Евгений Салиас - Владимирские Мономахи
VIII
Протекавший год имел особое и огромное значение для заводов, разумеется, главным образом для его обитателей.
В тот самый день, когда Гончий заявил Сусанне Юрьевне о смерти Бабаева и о том, что он нежданно и поневоле стал самым главным заимодавцем заводов на крупную сумму, во всем доме толковали и нахлебники, и дворня исключительно об одном и том же. Только Гончий не знал этого до вечера да Сусанна Юрьевна. Ввечеру Феофан доложил об этом говоре Онисиму Абрамычу, а горничная доложила барышне, когда она ложилась уже спать.
Говор шел о том, что этот день — 27-е число, и ровно через месяц произойдет в Высоксе уже давно ожидаемое событие: минет Аркадию Дмитриевичу 21 год, и в этот день опека по закону прекратится. Онисим Абрамыч должен будет сдать все дела, а господа Басановы вступят во владение заводами. Но, что будет затем, представлялось смутно мыслям всех обитателей Высоксы. Но, однако, всем представлялось или чудилось нечто, очень похожее на бурю.
— Будет, — как выражался уже давно старик Змглод, — будет сущий трус и потоп!
В сумерки, в правом флигеле, в угловой горнице, сидел у друга в гостях Михалис. Здесь жил князь Абашвили, по имени Давыд, в честь своего дяди, долго всеми проклинаемого в доме князя Давыда Никаева. Князь недавно явился в Высоксе.
— Знаешь ли ты, — говорил Михалис, — какой нынче день? Ровно через месяц Аркаше минет 21 год, и, стало быть, Аньку уберут и начнут всем править братья. И как это все пойдет и наладится, вот уже который год мы все соображаем и ничего придумать не можем. Покорится Аркашка со своими всеми «братцевыми», то будем жить мирно и тихо, будет всем властвовать наш Олимпий Дмитриевич. Не покорится Аркашка, тогда война пойдет. Уж первое, что потребует Олимпий Дмитриевич, будет неприятно его братцу…
И Михалис рассмеялся громко и несколько ехидно.
— А знаешь ли что? — прибавил он вопросительно. — Я сейчас узнал от Олимпия Дмитриевича.
— Что такое?
— А первое, что он потребует, чтобы братец Аркадий Дмитриевич очистил свои комнаты, уходил жить, куда хочет, чтобы строил себе новые палаты, хотя и лучше этих, да чтобы другие были. А здесь мы расположимся. Мне вот этот весь правый флигель обещан. Олимпий Дмитриевич займет весь дом и спальню свою устроит из двух комнат, что у среднего балкона, и для того стену сломает.
— А Сусанна Юрьевна? — заметил князь.
Михалис громко рассмеялся, как если бы его собеседник сказал самую большую нелепость.
— Глупый ты человек! Да неужто же ты полагаешь, что Сусанна Юрьевна останется еще здесь? Довольно пожила, слава тебе Господи! Когда еще ее черт принес? Ей пятьдесят лет, а она поступила здесь в любовницы к старому хрычу-дяде, когда ей всего, говорят, было годов около двадцати. И чего только она ни натворила тут! Все, что за это время было худого в Высоксе, все — дело ее рук! Ты — новый человек, а спроси-ка, вот, что тебе скажут… И молодого Алексея Аникитича она и уходила, извела и похоронила. И старого своего обожателя Аникиту уходила, приказав его придушить кому-то ночью. И Дмитрия Андреевича женила на наследнице всех заводов, когда она, бедная, обожала твоего дядю, князя Давыда. А потом она же Гончего подсунула, чтобы тот накрыл твоего дядю и привел бы Дмитрия Андреевича убийство сгоряча учинить. А затем он в главные заправилы попал опять-таки по ухищренью Сусанны Юрьевны. Она из-за этого в Петербург ездила. Так вот, начудив так-то, пора ей теперь уж уходить отсюда. Как только объявится совершеннолетие Аркадия Дмитриевича, так сейчас же ее, голубушку, попросят отсюда вон. Ну, конечно, за ней следом съедет и «безрукий» леший.
— Но что же будет? — спросил Абашвили. — Ведь все у вас сказывают, что заводам не устоять. По пословице, «два медведя в одной берлоге не уживаются». Все сказывают, что ума не приложишь к этому делу.
— Подумаем! — выговорил Михалис так важно, как будто бы он сам вступил в права наследства. — Есть одно средство верное! — добавил он. — Пускай братец и все «братцевы» покорятся. Жил же он со своими под опекой «безрукого». Ну, а вперед пускай довольствуется жить под опекой старшего брата. Я даже скажу, что Олимпий Дмитриевич, управляя Высоксой, прижимать не станет брата. Напротив того, будет с ним в ладу, будет ему дозволять все, что тот пожелает, и денег будет давать много. Только не суйся он в управление. И вот обида! Сам-то он, Аркашка, пошел бы на это, да его сподручники не хотят. Ну, вот и придется делить Высоксу…
— Да ведь делить же нельзя? — заметил князь.
— Нельзя! Все можно! Трудно, а все-таки можно! Разделят заводы пополам, припишут к каждой половине крестьян и земли, а там начнут строить новые домны. Пускай этим занимается Аркадий Дмитриевич, а нынешние домны, понятное дело, достанутся Олимпию Дмитриевичу, как старшему. Он же — поблизости отсюда, от главных барских палат.
Собеседники замолчали, и наконец князь Абашвили выговорил как-то загадочно, будто нехотя:
— Ну, положим, Высокса — Высоксой. Как-нибудь поделятся! Ведь нельзя же ей быть все одним куском. Женятся оба Басановы, и будут у них дети — сыновья помрут все, явятся наследники, пожалуй, десять человек Басановых, двоюродных. Ведь не могут же они веки вечные все вместе управлять одним куском, одним имением? Стало быть, Высоксу, как ни толкуй, рано ли, поздно ли, все-таки делить надо. А ты вот что мне поясни… Сказывали мне здесь, что будто есть еще загвоздка. Есть кое-что обоим братцам дорогое, что поделить уже совсем нельзя. Нечто такое. Правда ли это?
Михалис удивленно поглядел в лицо князя и наконец выговорил:
— Что же такое?
— А есть, сказывали мне, некто такой, кого поделить совсем нельзя…
— Ох, понял, понял! — воскликнул Михалис. — Да ты же сказываешь «нечто такое», а выходит это человек… девица!.. Ну это, братец ты мой, легче: Высоксу не выкрадешь, а это можно выкрасть. С этим делом можно в один час времени порешить.
— Каким же способом? — спросил князь.
— Да просто! Кто посильнее, тот и завладеет.
— Так-то так, но я полагаю, что из этого может возгореться пущая вражда, чем из-за самих заводов: тут уж прямо братья на ножи пойдут.
— Может быть! Только нож у Олимпия Дмитриевича подлиннее, чем у братца. Да потом еще неведомо, кого она сама выберет. Выберет Олимпия Дмитриевича, так тот молчи!
— Вот в том-то и сила, — отозвался князь, — что по всей видимости, красавица-то любит, и уже давно, Аркадия Дмитриевича, а Олимпия-то Дмитриевича только боится. А он сильнее во всем своего братца. Стало быть, что же из этого должно выйти? Одолеет старший Басанов, а она всем сердцем к младшему. Что же выйдет?
