Под мраморным небом - Джон Шорс
Ладли с Низамом в детях не нуждались. Они любили друг друга, скорее, как друзья, а не той любовью, что воспевают поэты. Главой их семьи была Ладли, всегда руководившая Низамом. Каждое его слово она сопровождала десятью замечаниями. Когда я наблюдала за Ладли и Низамом, мне часто казалось, что моя подруга разговаривает сама с собой. Низам кивал, иногда смеялся, слушая ее бесконечные разглагольствования. С возрастом она и вовсе перестала сдерживать свои порывы. Условности она чтила еще меньше, чем я, а ее речь, всегда и без того грубая, теперь сплошь состояла из вульгарных выражений. Низам, немалую часть своей жизни проведший в изысканной обстановке гарема, время от времени журил ее. Но, как сказал бы отец, разве может орел заставить сороку не болтать?
Я с Исой наконец-то получили возможность жить как муж и жена, и, к своему удивлению и к радости, мы обнаружили, что с годами любим друг друга все сильнее. Его безудержное счастье очищало меня от моего мучительного прошлого. Естественно, неприятные воспоминания порой тревожили меня, но рядом с Исой у меня хватало сил воспринимать их как часть моей жизни. Они по-прежнему причиняли мне боль, но я поняла, что должна просто их принять, а не отвергать. Да, Кхондамир с Аурангзебом истерзали мое тело и мою душу. Но разве эти раны, пусть и очень глубокие, можно сравнить с тем восторгом, какой я испытывала, играя с внуком или гуляя по берегу с Исой? Мои родные стали моим триумфом, затмившим все прошлые трагедии.
Гульбадан было десять лет, когда мы решили построить в нашей деревне мечеть и индуистский храм. В числе наших друзей были и мусульмане, и индусы, но ни у тех, ни у других не было храма для молитв. А не молиться они не могли, ведь море – жестокая стихия и немало мужчин гибло во время штормов.
Мы решили, что храм и мечеть будут иметь общий двор, что это будут сложенные из песчаника небольшие сооружения, без каких-либо украшений. Те, кто не ходил в море, помогали нам закладывать фундамент и возводить стены.
Во время строительства храмов и мечетей происходят чудеса – от прикосновения к камням возникает чувство умиротворения. Мне кажется, это относится к любым творениям, к любому созиданию. Такой же покой я испытала, когда Арджуманд вышла из моего чрева. Такое же спокойствие ощущала возле Тадж-Махала. И даже при виде наших маленьких святых построек не один раз глаза мои увлажнялись от радости.
Возможно, этот покой дает сознание того, что после смерти на земле останется твое творение. Ведь мне, хоть я и была уверена, что попаду в рай, приятно было сознавать, что я, женщина, рожденная в Агре, оставлю свой след на земле. Моя кровь течет в Арджуманд и в ее детях. И камень, что я глажу, будет гордо стоять под солнцем, радуя людей, которые будут населять совершенно иной мир. Заслужила ли я все эти дары, которыми Аллах столь щедро меня осыпал? Может, да. Может, нет. Но если на земле останутся следы моей борьбы, значит, я боролась не зря.
Храм и мечеть были возведены, когда мне шел пятьдесят пятый год. Наша деревня отметила это событие послеполуденной молитвой. Конечно, мусульмане молились не в храме, а индусы – не в мечети, но мы уважали религию друг друга и после молитвы встретились на общем дворе и вместе полили цветы. Моя камни под розовыми кустами, я думала о Даре и надеялась, что в эту минуту он нас видит и радуется нашему единению.
В тот вечер индусы и мусульмане праздновали вместе. Мы сидели в лодках и смотрели, как мужчины пускают в небо китайские шутихи, которые, взрываясь в воздухе, осыпали волшебными искрами купола наших творений. Низам, Ладли, Иса и я сидели в одной лодке. Мы пили вино и встречали радостными рукоплесканиями каждый новый фейерверк. Глядя на снопы искр в небе, я вспоминала другой, давний вечер, когда мы праздновали завершение строительства Тадж-Махала. Вот это было зрелище!
Сколько таких прекрасных мгновений было в моей жизни? Немного. Пожалуй, не больше трех. Ночь на Ганге, когда я и Иса впервые познали близость в объятиях друг друга. Торжества в честь открытия Тадж-Махала. И сегодняшний вечер, в компании моих друзей и близких, – мгновение полнейшего счастья, когда больше ничего не нужно от жизни.
– Какой чудный вечер, – прошептала я, окуная ладонь в море.
– А другие разве хуже? – спросил Иса.
Я кивнула:
– Этот особенный.
Об лодку разбилась волна, обдав нас градом брызг. Низам, сидевший на веслах и управлявший нашим суденышком, повел лодку дальше от берега.
– Совсем ослеп на старости лет, – произнесла сердитым голосом Ладли. Низам только хмыкнул, и тогда Ладли обратилась ко мне: – Он всем хорош, хитрая моя подружка. Всегда помалкивает, слушается меня, как любимый песик.
– Когда-нибудь он тебя удивит, – сказала я, зная, что Ладли любит Низама больше жизни. – Я-то знаю, на что он способен.
– Способен? Он медлительнее мула, и соображает мул, пожалуй, быстрее него.
– Не слушай ее, госпожа. У нее язык без костей, – сказал Низам.
Мой старый друг назвал меня так только для того, чтобы позлить Ладли.
– У нее имя есть, несносный мусульманин! – резко сказала Ладли. – Неужели нельзя запомнить? Или у тебя тыква на плечах вместо головы?
В заднюю часть лодки, где сидела Ладли, ударила волна. Мы все знали, что Низам специально развернул лодку так, чтобы Ладли окатила вода. Так и получилось. Она набросилась с бранью на Низама, а я придвинулась ближе к Исе. Он тихо посмеивался над нашими друзьями.
– Брак, свершившийся на небесах, – весело проговорил Иса.
В воздухе взорвались три шутихи. Я улыбнулась:
– Мы уже и до небес добрались?
Иса меня поцеловал, и его поцелуй был мне ответом.
* * *
ДАЖЕ самый могучий баньян не может зеленеть вечно. Он умирает, давая жизнь молодым деревцам.
Умерла и Ладли. Однажды она пошла купаться, и, когда море вернуло ее, она уже перенеслась из этого мира в другой. По индийской традиции мы сожгли ее тело, а пепел развеяли над водой. К тому
