Наследница царицы Савской - Эдхилл Индия

Одна из ее кошечек вышла в залитый солнцем сад и начала виться у ног Нефрет. Та наклонилась, подхватила зверька на руки, положила себе на колени и принялась гладить. Кошечка подогнула под себя серебристо-бурые лапки и замурлыкала, тихо, едва ощутимо подрагивая под руками Нефрет.

«Сколько еще лет терпеть все это? Сколько еще лет ласкать котят и выращивать лилии?» Ей нравились цветы, и она очень любила своих священных кошек, но от мысли о том, что к этому сводится вся ее жизнь, день казался мрачным. Она вздохнула и закрыла глаза.

– Госпожа моя! – Шепот рабыни едва слышался в жарком воздухе. – Госпожа моя, царь пришел.

Нефрет открыла глаза и начала было подниматься, но царь Соломон уже стоял рядом, глядя на нее.

– Нет, сиди. Ты сейчас похожа на девочку.

К ее удивлению, он сел рядом с ней возле пруда и положил руку на голову ее кошечки.

– Ты изящна, как эта кошка, Нефрет.

– Царь очень добр, – пробормотала она.

«Нет. Не нужно себя обманывать. Он всегда ласков».

– Нет, – их пальцы соприкоснулись, когда Соломон погладил кошку по выгнутой спинке, – это ты добра, Нефрет. Ты добрее, чем я заслуживаю.

Она посмотрела ему в глаза и увидела то, чего не выдавал его голос. «Конечно, ему грустно. Царица его сердца едет на юг, а с ней его любимый ребенок. Теперь он одинок». Нефрет осенило, и она собралась с силами для того, что предстояло сделать. Она улыбнулась и скользнула пальцами по его руке, даря нежное, словно кошачий мех, прикосновение.

– Мой повар хочет приготовить для меня новое блюдо. Если царь ничего не имеет против абрикосов и меда, может быть, он почтит меня, поужинав со мной завтра?

– Если дочь фараона окажет такую честь царю Израиля и Иудеи, – начал он, а потом улыбнулся, – да, Нефрет. Я буду очень рад прийти к тебе завтра.

Когда он оставил ее, Нефрет некоторое время сидела неподвижно. Кошка мурлыкала у нее на коленях. Потом она ласково отстранила ее и встала. «Царица Юга уехала – но я осталась. Я дочь фараона и жена царя Соломона. Я еще не стара и не мертва».

Царица хлопнула в ладоши, призывая служанок. Когда они, явившись, склонились перед ней, она принялась отдавать приказы:

– Вывесите мое новое платье на воздухе, пусть проветрится, потом сбрызните его ароматом лотоса. Да, и корицы. Приготовьте мне ванну. И немедленно позовите ко мне повара.

Следующим вечером она будет принимать Соломона, а значит, сегодня предстояло многое сделать, чтобы подготовиться.

Он поговорил с Македой и Нефрет. Его ожидала еще одна задача: разговор с Наамой. «Нужно заверить ее, что никто из моих сыновей не займет место Ровоама. Я должен убедить ее, что Ровоам – не просто мой старший сын, но и мой истинный наследник, и я уверен в своем выборе».

Теперь – наконец – это стало правдой. Может быть, Наама сможет поверить, хотя никогда не узнает, что укрепило Соломона в его решении. Но Соломон надеялся, что сумеет говорить достаточно убедительно, чтобы успокоить ее.

«Да, нужно зайти к Нааме. Но не сейчас». Соломон чувствовал невыносимую усталость. Уже сегодня казалось, что Билкис приезжала давным-давно, в далеком прошлом, и эхо разносилось по опустевшему без нее дворцу. Теперь он хотел лишь отдохнуть и собраться с силами, чтобы встречать все будущие дни, которые его ожидали.

Даже царю нужно убежище.

Как в детстве, он по привычке пошел к саду, принадлежавшему по очереди трем женщинам, которых он любил. «Моей матери Мелхоле. Моей жене Ависаге. Моей дочери Ваалит».

Соломон смотрел на ворота из черного дерева. Потом коснулся задвижки из слоновой кости – на темном фоне она блестела, как белые зубы, – и открыл ворота.

На миг ему показалось, что он вернулся в прошлое, потому что у поющего фонтана он увидел женщину. «Ависага. Милый мой призрак». А потом женщина повернула голову, откинула свое переливающееся покрывало, и Соломон встретился взглядом с черными, как ночь, глазами Зурлин.

Он молчал, а она встала и низко поклонилась:

– Приветствую тебя, Соломон Премудрый. Да продлятся дни твои вечно, о царь.

– Я не мудр, дни мои не продлятся вечно, а ты опоздала, госпожа. Твоя внучка уже уехала.

– Я приехала не ради нее.

– Тогда что же привело тебя сюда?

Зурлин внимательно посмотрела на него, а потом улыбнулась и протянула руки. От запястий до локтей по ним вились змейки, темные, словно тени.

– Меня привели сюда старая любовь и новая. Я приехала потому, что любила твоих матерей. И потому, что носила твою жену под сердцем девять полных лун.

– Они умерли, и та, кого любит моя душа, тоже ушла. – Соломон подошел к фонтану и остановился рядом с Зурлин. Он смотрел на его струи, видя лишь тени и солнечные блики. – Не называй меня мудрым, Зурлин, ведь я величайший в мире глупец.

Он услышал ее тихий и теплый смех.

– Лишь по-настоящему мудрые люди знают, до чего глупы все мужчины. И все женщины. Даже царица Утра. – Она помолчала. Вода пела, переливаясь из чаши в чашу. – Даже царица Мелхола, – добавила Зурлин.

Закатное солнце преображало камень и воду. Алебастровый фонтан сиял, как самоцвет.

– Почему ты заговорила о ней? Она давно умерла – и она была мудрейшей женщиной из всех, кого я знал. Намного мудрее меня. И мой отец был намного более великим царем, чем я.

«Отец бы знал, как удержать свою любимую. Если бы царица Утра приехала к моему отцу, она уже не вышла бы за порог дворца». Соломон повернулся к Зурлин и посмотрел в ее спокойные глаза.

– Я проигрываю везде, где они побеждали.

– Если ты и впрямь так думаешь, о царь, тогда ты действительно глупец. – Зурлин взяла его за руку. Несмотря на старость, руки у нее остались нежными и сильными. – Соломон, я не только жрица, но еще и старая женщина. Я знала Мелхолу до появления твоей матери Вирсавии, до твоего рождения, до того как власть испортила ее.

Разозлившись, он попытался вырваться, но ее хватка была крепкой.

– Нет, Соломон, – сказала она, – я молчала три поколения. Всю свою жизнь, всю жизнь дочери и внучки. Пришло время мне говорить, а тебе слушать. Пора тебе узнать правду и начать создавать собственное будущее.

Она заставила его сесть рядом с ней на краю фонтана.

– Ты не глупец, – начала она, – и ты не хуже меня знаешь, до какой степени Мелхола ненавидела Давида. Эта ненависть и злоба отравляли ее. Эта ненависть убила бы ее, если бы не твоя мать – и если бы не ты.

Зурлин принялась неспешно пересказывать историю о Давиде-песнопевце и юной царевне Мелхоле. О царевне, которую завоевал герой, о любви, растоптанной, когда Саул-безумец хотел умертвить героя и выдал свою дочь за другого…

– Все это я уже знаю. Об этом слагали песни, когда я еще ходить не научился.

– Не обо всем.

Зурлин невозмутимо начала пересказывать другую версию песни о царе Давиде и царице Мелхоле.

– В согласии и любви жила она со своим мужем Фалтиилом дважды по семь лет, готовила еду, пряла и ткала, согревала ему сердце и постель, и любовь ее набирала силу, как нить на прялке. А потом настал день битвы при Гильбоа – последней битвы царя Саула. Склоны холмов и равнина окрасились кровью. Смертью храбрых пал безумный Саул, а с ним его сын Ионафан. И герой Давид стал царем Давидом – но лишь в Иудее. Честолюбие грызло царя Давида, вонзая клыки в его большое тело. Давид хотел править еще и Израилем, но там царствовал Иевосфей, сын безумного Саула. И вот Давид вспомнил о царевне Мелхоле и послал за ней. А почему нет? Из двух дочерей царя осталась лишь она. И она когда-то пылко и страстно любила Давида-героя. Итак, он послал за царевной Мелхолой, но в ней уже ничего не осталось от той царевны. Давид отнял жену у доброго земледельца, он заявил права на жену Фалтиила.

Зурлин искоса взглянула миндалевидными темными глазами на Соломона, словно оценивая его настроение, прежде чем продолжить:

– Жена Фалтиила погубила не только своего мужа, но и собственное счастье. Она не поняла тогда, что Давиду нет до нее дела. Ему нужна была лишь царская дочь – путь к короне. А к тому времени, когда Мелхола усвоила этот урок, она уже вызвала демонов, которые терзали ее еще много лет. Та девушка умела любить, но мудростью не обладала.