Розалинда Лейкер - Серебряное прикосновение
Его голос дрогнул, на глаза навернулись слезы, лицо исказила страшная гримаса. Уильям в отчаянии ударил кулаком по столу и простонал:
— Ради Бога, не прогоняй меня! Дай мне шанс, я столько лет мечтал об этом! Я жил этой мыслью, смотри, я берег свои руки.
Уильям протянул к ней свои руки, повернул ладонями вверх и широко растопырил пальцы, так широко, что они задрожали.
— Я тебя умоляю, дай мне последний шанс! Дай мне попробовать их в деле. Ведь это же мое призвание. Я не смогу без этого жить.
Эстер поднялась со своего места, подошла к Уильяму и прижала его голову к своей груди. Он порывисто обхватил ее руками за талию, плечи его задрожали. Сказалось физическое и психическое переутомление последних дней. Усталость брала свое.
— Я помогу тебе, но ты должен будешь многим поступиться, многим пожертвовать.
— Как скажешь!
Эстер отступила назад, нежно провела по его небритому лицу руками и посмотрела прямо в глаза.
— Это значит, что о твоем приезде больше никто не узнает. Мы не будем видеться, ты будешь жить отдельно.
Уильям все понял.
— Значит, если я объявлюсь, Сара бросит Питера и вернется ко мне, — задумчиво произнес он.
— Не знаю, но мы не можем так рисковать. Слишком многое поставлено на карту. Ну что, согласен?
Уильям потянулся за костылями, потом с трудом встал, вытянулся и кивнул.
— Я согласен. Могу я тебя видеть хоть иногда?
— Каким образом? Тебе нельзя здесь появляться, письма я твои прочесть не смогу. И вообще опасно, если ты будешь где-нибудь поблизости, нас могут увидеть вместе. Лондон подчас напоминает большую деревню, слухи быстро расходятся, а я уверена, что многие там тебя еще хорошо помнят. Нет, боюсь, должно пройти еще несколько лет, прежде чем ты снова сюда приедешь. — Эстер вздохнула и начала приводить Уильяма в порядок.
— А ну-ка, давай сюда свои лохмотья, я их потом сожгу. Вода уже горячая. Вот мыло. Сейчас схожу за полотенцем.
Когда Эстер вернулась, Уильям уже залез в корыто и намылился. Она повесила полотенце на спинку стула и снова поднялась наверх, только на этот раз в комнату, где хранилась старая одежда. Эстер подошла к шкафу, стала на колени и открыла нижний ящик. Так получилось, что она так и не выбросила старые вещи Джона. Сейчас они оказались очень кстати. Эстер достала чистый сюртук, брюки, жилет. Одежда от давности так слежалась, словно побывала под прессом. Все остальное, рубашку, носки и нижнее белье она нашла в другом ящике. Обуви от Джона никакой не осталось, но это и не важно, все равно у Уильяма нога на два размера больше. К счастью, пару дней назад Питер забыл у нее на крыльце свои ботинки для верховой езды. Они подойдут. Хотя Эстер и хотела, чтобы Уильям ушел как можно скорее, но не выгонять же его на улицу на ночь глядя! Эстер захватила халат и белье для Уильяма и вышла. Все это она аккуратной стопочкой сложила у себя в спальне. Потом подумала, что неплохо было бы привести в порядок лицо Уильяма. Эстер покопалась в ящичке швейной машинки и нашла старую бритву Джона, которой она распарывала швы, правда, придется ее немного подточить.
Пока Уильям одевался и брился, с удовольствием поглаживая рукой чистый подбородок и щеки, Эстер вылила воду из корыта. Потом она повела Уильяма наверх в спальню.
— Ложись вот сюда, — она кивнула в сторону своей кровати. — А я устроюсь на кушетке. Завтра весь день просидишь в комнате, никуда не выходи. Я слуг предупрежу, чтобы сюда не входили. А теперь все, укладывайся спать. Я попозже приду, надо внизу убрать, чтобы никто не догадался, что ты был здесь.
Когда она вернулась, Уильям уже крепко спал. Эстер разделась и легла на кушетку. Сон не заставил себя долго ждать. Среди ночи она проснулась, — это Уильям как-то неудачно повернулся на спину и захрапел: Этого еще не хватало, подумала Эстер. Слуги вмиг догадаются, что в ее комнате мужчина, потому что сама Эстер никогда в жизни не храпела. Она быстро встала, подошла к кровати и легонько толкнула Уильяма в плечо. Больше она не просыпалась до самого утра.
С первыми лучами восходящего солнца Эстер снова была на ногах. Принесла Уильяму завтрак на подносе, потом сбегала в кладовку и вернулась с полными авоськами провизии, чтоб хватило на целый день. Уильям снова накинулся на еду так, будто забыл, что всего несколько часов назад он уже опустошил половину кладовой. Эстер присела на краешек кровати рядом с ним.
— Я сейчас поеду в город. Посмотрим, что смогу сделать. Тебе принести какие-нибудь книги? Почитаешь? А то ведь целый день взаперти сидеть.
— Лучше газеты, старые какие-нибудь. Я жил как на далеком острове, совершенно не знаю, что происходило в Англии, пока меня не было.
В мастерской как раз лежали огромные кипы старых газет. Эстер принесла ему целую стопку и засобиралась в дорогу. Перед самым уходом она еще раз предупредила Уильяма, чтобы не шелестел бумагой, если услышит шаги на лестнице. Щелкнул в замке ключ, и Уильям остался один. Эстер спустилась в кухню и собрала слуг.
— Я хочу, чтобы до моего прихода никто не входил в мою комнату. На столе разложены эскизы, я не хочу, чтобы их трогали.
Эстер была уверена, что слуги ее не ослушаются и ничего не заподозрят, потому что она уже не раз запрещала им заходить в свою спальню по той же самой причине. В город она поехала одна, сама взяла в руки вожжи. Она часто, удовольствия ради, сама правила лошадьми, но сейчас ей просто не хотелось, чтобы хоть одна живая душа узнала, куда она едет.
Уильяму казалось, что время тянется ужасно медленно. Он просмотрел газеты, помассажировал ногу, надеясь, что скоро разработает ее до такой степени, что будет ходить с тростью вместо костыля. Эстер все не было. Уильям подошел к окну, сел на подоконник и долго любовался яркой зеленью полей, раскинувшихся за конюшней до самого горизонта. Это была та самая старая конюшня. Как-то в детстве он полетел с крыши и точно сломал бы себе шею, если бы не отец… Там, за океаном, порой охватывала такая тоска по дому, что Уильям часами сидел неподвижно, все вспоминал и вспоминал. Он много думал об этом злополучном дне. Теперь Уильям был почти уверен, что именно с того дня болезнь отца обострилась, и что он был тому причиной. Если б он тогда не дернул эту чертову веревку… Интересно, мать тоже так думает? Этого Уильям не знал, но хорошо помнил, как вспылила Эстер, когда пришлось пристрелить лошадь, и с тех пор мать относилась к Уильяму иначе, не так, как раньше. А если она все знала и лишь усилием воли подавила в себе возмущение? И никаких обвинений, ни слова… Если знала, то все, что она сейчас для него делает, становится еще более значимым и важным. Значит, она, наконец, простила его!
