Ключ от твоего сердца - Кортни Милан
— А что, если я этого не сделаю?
Но она его не слышала. Она отошла, а затем снова повернулась к нему, ее щеки снова вспыхнули.
— Это будет нелегко, больше нет. Мне надоело быть мишенью для ваших шуток.
Она свирепо посмотрела на него.
— Это я, — тихо сказал он, — могу смело обещать.
— Я не знаю, почему я когда-либо боялась вас.
Она одарила его ледяной улыбкой.
— Вы всегда были немного медлительным рядом со мной. И… вы всегда смотрели на мою грудь. Если бы я знала, что вас можно так легко провести много лет назад…
Она покачала головой.
— Но не обращайте на это внимания.
Она сделала последние шаги к двери, а затем открыла ее.
— Спокойной ночи, — сказала она.
Дверь за ней закрылась.
Эван вдохнул ночной воздух и подвигал руками. Веревка почти не поддавалась. Он горел с головы до ног. Но это был не просто огонь желания, который он чувствовал внутри себя.
Он повернул руки в своих оковах, чувствуя, как волокна трутся о обнаженную кожу запястий. Он даже не потрудился попытаться вырваться. Веревка, которую он использовал, могла выдержать более двух тысяч фунтов; он всегда настаивал на хорошем снаряжении. Несмотря на то, что он хотел ругаться от чистой неудовлетворенной похоти, он почувствовал, как на его губах заиграла неохотная улыбка.
Черт, но она была хороша. На самом деле он не предполагал, что она может связать его так хорошо, но она удивила его. Она всегда удивляла его.
Десять лет назад, во время того ужасного первого сезона…
Но воспоминания о том, что он сделал, было достаточно, чтобы лишить его всякого удовольствия от вечера. Эта мысль была менее приятной, чем веревки, которые связывали его. Тем не менее, он покрутил левой рукой и принялся за работу.
Глава 5
Элейн приоткрыла дверь в их маленькую гостиную.
Свет был погашен, и она не видела ничего, кроме темно-синих теней. Ее мать, должно быть, легла спать и отослала Мэри прочь. Элейн вздохнула и принялась возиться со своим платьем в темноте. Мэри уже развязала его; ей оставалось только спустить его вниз, прежде чем оно бесславной кучей соскользнуло на пол. И какое это имело значение, если шелк уже был мятым и в пятнах?
Она взялась за более тонкий материал своего корсета, поворачиваясь так, чтобы в темноте развязать сложные шнурки. И тут фигура у окна выпрямилась.
— Элейн?
— Мама.
Элейн сделала паузу, неуверенная в том, как ее примут.
— О, Элейн.
Ее мать придвинулась ближе, протягивая руку. Их кончики пальцев встретились в темноте, а затем мать притянула ее к себе. Она чувствовала сердцебиение своей матери, отчаянный прилив ее дыхания.
Любой другой родитель потребовал бы знать, где она была. Ее мать была просто рада, что она вернулась — без неудобных вопросов о том, куда она подевалась в своем полураздетом состоянии.
И слава Богу, что ей не пришлось отвечать на вопросы о своем местонахождении. В объятиях матери она могла вспомнить то, о чем позволила себе забыть в эти последние часы: что, хотя ее мать никогда не поймет сложностей общения в свестком обществе, ей было больно осознавать, что ее дочь несчастна. Ее мать погладила ее по спине, и в ответ Элейн крепко обняла ее. Она не была уверена, кто кого утешал. Она больше не знала, чья это была боль.
— Я не знала, — прошептала ей на ухо мать. — Мне жаль. Я не понимаю, почему люди смеются. Я всегда думала, что они смеялись, потому что были счастливы.
В ее голосе звучало печальное недоумение.
— Ну, ну, — услышала Элейн свой голос.
— Я знаю, что есть некоторые вещи, которых я не понимаю. Может быть, если бы не я, ты была бы красавицей сезона. Хотя, — Элейн почти слышала, как она нахмурилась, — я все еще не понимаю, почему это не так. Ты уверена, что это не так?
— Если бы не ты, я бы сдалась много лет назад.
— Я не буду читать свою лекцию завтра.
Элейн сглотнула и подумала о том, что может ожидать ее утром. Не так далеко от них лорд Уэстфелд был привязан к своей кровати. Она оставила его там. Она все еще не понимала, что произошло между ними. Она считала его таким высокомерным, таким уверенным в себе и своей золотой привлекательности. Она думала, что он настолько уверен в себе, что он смог бы обмануть ее, если бы только она оказала ему немного доверия.
Она хотела проучить его.
Но он заставил даже ее месть казаться какой-то плоской. Дело было не только в том, что он был красив. И не в том, что, как только он снял куртку, мускулы его рук стали видны сквозь рубашку. Она легко могла представить его альпинистом, держащимся за обломок скалы и подтягивающимся одной рукой. Но каким бы сильным он ни выглядел, когда он был связан перед ней, она почувствовала полномасштабное желание. Она могла прикоснуться к нему где угодно, сделать с ним что угодно — и он не смог бы причинить ей боль в ответ. Опасная мысль.
И иллюзия. Он никогда не заставлял ее бояться физически — даже сегодня вечером. Нет, опасность в нем заключалась в прямо противоположном: в том, что он заставлял ее хотеть доверять ему, хотеть верить в него. Но он был ее врагом. И когда наступит завтра, он будет злее и неумолимее, чем когда-либо.
На следующий день ее мать должна была прочитать лекцию о кометах. Что он сделает по этому поводу?
— Мы можем уехать, — сказала ее мать. — Уедем на день раньше.
Она могла бы сбежать.
Но нет. Элейн глубоко вздохнула и положила руки на плечи матери.
— Мы останемся. Ты встретишься с ними лицом к лицу и расскажешь им о своей комете. Я буду аплодировать тебе со всей искренностью.
Если больше никто не будет хлопать, она сделает это достаточно громко, чтобы все услышали. Что было худшим, что могло случиться?
Уэстфелд мог бы погубить ее, если бы сказал кому-нибудь, что она была в его покоях одна. Но в этот момент мысль о том, чтобы быть изгнанной из приличного общества, казалась скорее благословением, чем проклятием.
Рука матери крепче обняла ее.
— Если ты хочешь, чтобы я это
