Наталья Соловьёва - Жизнь за ангела
Глава 15
Вскоре мы заняли Брянск, развили наступление на Орел и на Белгород. 30-го сентября, был отдан приказ о наступлении на Москву.
Мне первый раз довелось побывать в бою, столкнуться с русскими солдатами. Сойдясь, в рукопашной схватке, мы рубили друг друга с неистовой силой в горячке боя не чувствуя боли, не понимая что делаем. Первый раз мне по настоящему пришлось убить человека, когда он выскочил на меня с автоматом и открыл огонь. На мгновенье я было замешкался, а потом тоже стал стрелять - он упал. Солдаты падали, и поскольку рядом были товарищи, которые тоже стреляли, кто кого убил, и чья пуля в кого попала, было непонятно. После первого боя меня била кондрашка, от нервов трясло, а от вида крови и трупов тошнило, тяжелый комок подступал прямо к горлу. Как было противно!
Я долго не мог ко всему этому привыкнуть, но со временем мне это удалось. Чувства мои притупились и нервы огрубели. На все что происходит, мы перестали обращать внимание, переступив однажды черту, вернуть все назад было невозможно…
Было первое задание, когда я пошел в разведку. Ночью, подобравшись к русским позициям, мы вели наблюдение, следили за всем что происходит. Напав на пост, мы перебили охрану и захватили пленных. Это были солдаты, один рядовой и старший сержант. Мы передали их в штаб, что было с ними потом, неизвестно.
В подразделении, свои же в шутку называли меня Иваном, за то, что я знал русский язык, но не смотря на все это относились ко мне с уважением, в том числе офицеры.
В казарму вошел офицер, обер-лейтенант.
- Кто из вас знает русский язык?
- Кажется, унтер-офицер знает, – указали на меня.
- Почему молчите? Следуйте немедленно за мной.
Меня привели к командиру дивизии.
- Господин обрест(полковник), унтер-офицер(сержант) Краузе по вашему приказанию доставлен.
- Русским владеете хорошо? - спросили меня.
- Так точно.
Сейчас вам приведут русского пленного, вы должны будете его допросить. Вам ясно?
- Так точно господин оберст.
- Обер-лейтенант, приведите пленного.
Привели капитана, мужчину лет 35-ти.
- Скажите ему, что он может сесть, – сказал оберст.
- Вы можете сесть, – указал я ему на стул.– Пожалуйста, садитесь.
- Предложите ему сигареты.
- Хотите сигарету? Господин полковник, предлагает вам закурить.
- Передайте господину полковнику, что не нужны мне его сигареты, - ответил пленный.
Я передал это полковнику.
- Что ж, пусть как хочет. Спросите, как его зовут, имя, фамилия, звание, номер части.
- Ваша фамилия? Имя? Звание? Номер воинской части?
- Капитан, Игорь Романцев. Больше я вам ничего не скажу. Ничего вы от меня добьетесь, сволочи, твари!
- Его зовут Игорь Романцев, капитан Красной Армии. Больше он говорить отказывается.
Капитана основательно избили на моих глазах, долгое время пытали, пытаясь добиться от него показаний, но он упорно молчал. Избитый, он терял сознание, но каждый раз его приводили в чувство, выливая на него ведро холодной воды. После снова и снова методично избивали ногами и руками, пока он снова не терял сознание. Полковник явно обозлился, рассвирепел и пришел в в дикую ярость.
- Переведите, что в таком случае его расстреляют.
- Мне очень жаль, но в таком случае вас расстреляют.
- Я все равно ничего не скажу.
- Он сказал, что все равно ничего не скажет.
- Это его последнее слово? Пусть хорошо подумает.
- Это ваше последнее слово? – спросил я его. – Вы хорошо подумали?
- Да.
- Он сказал «да», это его последнее слово.
- Расстреляйте его.
- Вы приказываете мне его расстрелять? - спросил я полковника.
- Вам что не ясно?
- Как хотите, господин полковник, я отказываюсь его расстреливать. Делайте со мной что хотите!
- Вы что не можете расстрелять русского пленного? Шульц! Позовите мне Хофмана и Крае.
Краузе, вы можете быть свободны.
- Так точно.
Я вышел из штаба, а через какое-то время увидел, как пленного увели и расстреляли неподалеку. Труп уложили на носилки и унесли.
На какое то время, пока не хватало переводчиков, меня приблизили к штабу и работа не бей лежачего и хлопот не много. Единственное что мне приходилось делать, это переводить документы на русском и допрашивать пленных. . В звании повысили до фельдфебеля за хорошую работу. До поры до времени мне фартило.
Я был возле комендатуры, когда неожиданно налетели советские бомбардировщики, и началась бомбежка. Возникла паника, и люди стали разбегаться кто куда. Я едва успел отбежать от здания, как раздался грохот, меня подняло в воздух и отбросило в сторону.
Очнулся я, спустя какое то время и почувствовал, что присыпан землей. От здания штаба остались одни руины, а вокруг лежали трупы убитых солдат и офицеров. Болела голова, меня тошнило, перед глазами все плыло и кружилось. Ко мне подбежали, стали что-то говорить, и я вдруг понял, что ничего не слышу! Меня положили на носилки и отправили в госпиталь, оказалось, что я отделался легкими ушибами и сотрясением головного мозга.
В ноябре – декабре, мы стояли под Наро-фоминском. Девятнадцатого ноября, русские начали наступление под Москвой, а 5-6 декабря по всему фронту. Завязались ожесточенные бои. Части нашей дивизии попали под окружение, и надо было из него выбираться. Чтобы найти из него выход, мы вынуждены были вести разведку. Стояли жуткие морозы, каких не было дома, страшный холод пробирал до костей, не смотря на экипировку и теплое обмундирование, валенок на всех не хватало. Мы начали ощущать проблему с продовольствием и снабжением, в том числе с боеприпасами.
Питание было недостаточным, мне все время хотелось есть, от голода подкашивались ноги, не хватало сил. Нам выдавали лишь сухие пайки, которых не хватало на долгое время, опустошив, наверное все, что еще оставалось на складах. Грелись мы где придется, разводили огонь в землянках или ютились в уцелевших избах, населенных пунктов, которые попадались нам на пути отступления. Наша дивизия лишилась тогда почти половины своего состава!
В начале декабря, на одном из заданий, мне долгое время пришлось лежать в снегу на почти тридцатиградусном морозе и сильном ветре. Я обморозил руки и ноги, попал в госпиталь с сильной простудой и воспалением легких, где пролежал почти три недели до самого Нового Года. Кашель был сильный, причиняющий ужасную боль, с температурой под сорок, так что дышать было очень трудно. Мне то и дело делали уколы, каждые три-четыре часа, а я лежал почти что трупом и думал что умру. Лишь спустя дней шесть, стало немного легче и я понемногу оклемался. Первый раз, я написал письмо домой в Германию, маме.
