Нина Бомонт - Карнавал в Венеции
— Доброе утро, — улыбнулась Кьяра в ответ на приветствие служанки.
— Вставайте. Завтрак накрыт. Через час придет белошвейка.
— Белошвейка? — удивилась Кьяра, подойдя к столу. — Это еще зачем? — Она с жадностью отломила хрустящую корочку свежего хлеба.
— Дон Лука приказал, чтобы вам сшили новую одежду.
— Мне не нужна новая одежда, у меня есть своя. Кстати, где она?
— Дон Лука велел ее сжечь.
Кьяра вскочила, готовая разразиться гневной тирадой, но, увидев, как девушка в страхе отступила, поняла, что нет смысла обрушиваться на ни в чем не повинную служанку, да и горевать о том, чего уже не поправишь, тоже было глупо. Она снова села и принялась за еду.
— Вам еще что-нибудь нужно? — робко спросила служанка.
Кьяра покачала головой, а потом спросила:
— Как тебя зовут?
— Дзанетта.
— Сядь, Дзанетта, и расскажи мне о… доне Луке.
Девушка бросила взгляд на дверь, а потом присела на краешек стула.
— Разве вы его не знаете? Весь дом только о вас и говорит.
— Представляю себе.
Кьяра откусила кусок хлеба с маслом и медом и закрыла глаза от удовольствия.
— Рико сказал, что вы гостья синьора. Некоторые перешептываются, полагая, что вы его любовница. Дворецкий слышал, как дон Лука спорил с доном Алвизе и синьорой Эмилией, — единым духом выпалила Дзанетта.
— А они кто?
— Старший брат дона Луки и его жена. Он хороший хозяин, но очень строгий. — Подумав, служанка добавила: — Он сказал, что не потерпит присутствия в своем доме порочной женщины.
Именно с этими словами отец выгнал из дома ее мать, с болью подумала Кьяра.
— А ты, Дзанетта, что думаешь?
— Не знаю. — Служанка нервно теребила фартук. — Но если вы его любовница… — тут Дзанетта хитро улыбнулась, — то, по-моему, вы выбрали красавца. Не такого, как…
За дверью раздался шум шагов, и служанка вскочила.
— Мне нужно идти. — Поклонившись, Дзанетта шмыгнула в дверь, которую Кьяра вчера не заметила, но успела разглядеть за ней длинный коридор. Ей захотелось посмотреть, куда он ведет, но девушка уже захлопнула дверь, и Кьяра услышала, как в замке повернули ключ.
Значит, слугам отдано распоряжение ее запирать, поняла она.
Вскоре дверь снова отворилась, и вошла Дзанетта в сопровождении пожилой женщины в строгом коричневом платье. Следом шла вереница служанок с ворохами платьев и рулонами разных материй.
— Снимите ночную рубашку. Я должна снять с вас мерку, — приказала старуха. — Наденьте это, да побыстрей. У меня мало времени.
Кьяра начала было протестовать, но передумала. Ей же надо во что-то одеться, раз ее собственное платье сожгли. Она сняла ночную рубашку и надела тонкий чехол. Служанки между тем суетились вокруг нее, снимая мерки.
— Наденьте вот это желтое, — приказала Кьяре белошвейка.
Кьяра взглянула на кринолин из желтого шелка и жесткий корсет и замотала головой.
— Вы правы, — одобрительно кивнула белошвейка. — От желтого тускнеют ваши краски. Попробуем голубое.
— Нет, — снова возразила Кьяра.
— Это почему? Вам очень идет голубой цвет.
— Я не стану выряжаться в это.
— Мне некогда с вами препираться. Меня ждут. Я обшиваю половину Венеции. Эти платья сшиты по последней моде и из самых дорогих тканей. Чего вы еще хотите? — Белошвейка бросила платье одной из служанок и, отвернувшись, пробормотала: — Цыганское отродье!
— Повторите, что вы сказали! — Кьяра схватила женщину за руку.
Та в испуге выдернула руку и произнесла заикаясь:
— Что? Я… я ничего не говорила.
Дзанетта хихикнула, и уже старуха повернулась, чтобы отчитать ее, но тут из двери, ведущей в соседнюю комнату, появился Лука.
Глава шестая
Все разом ахнули и присели в поклоне. Все, кроме Кьяры.
— Что здесь происходит? — грозно спросил Лука, но его глаза светились улыбкой. Кьяра стояла перед ним с гордо поднятой головой, ее фантастического цвета глаза смотрели на него с презрением, почти с ненавистью — совсем как вчера. И если вчера он просто горел от желания обладать ею, сейчас это чувство граничило с нестерпимой болью.
Он устыдился ее взгляда и обратил свой взор на служанок.
— Что вы стоите? — набросился он на них. — Дайте синьорине чем-нибудь прикрыться!
Одна из девушек схватила с кровати шелковое покрывало и набросила его на плечи Кьяры.
Кьяра была немного обескуражена его заботой, но ее неприятно поразил его враждебный тон.
— По всему видно, что вы давно не принимали в своем доме гостей, синьор, — сказала Кьяра с такой явно наигранной вежливостью, что от Луки не могло ускользнуть ее желание его оскорбить. — Иначе вы наверняка припомнили бы, что, прежде чем войти в спальню дамы, следует постучаться.
Уже вчера Лука отметил в речи Кьяры едва уловимый выговор, характерный для венецианцев. Поэтому у него не было причины не верить, что отец Кьяры действительно был родом из Венеции, хотя то, что он дворянин, вызывало сомнение. Но этот тон, это еле ощутимое сочетание вежливости и высокомерия навели его на мысль, что, возможно, Кьяра говорила правду.
— Примите мои извинения, синьорина. — Лука еле заметно поклонился. — Но что ожидать от человека, который три четверти своей жизни провел в море? Мы всего лишь неотесанные моряки, мало чем отличающиеся от пиратов, с которыми воюем.
Он моряк? — недоуменно нахмурилась Кьяра. Если это так, то что он делал год назад в горах Тосканы? И если он действительно сражался с пиратами, то почему вскрикнул и не защитился от ее кинжала, а, как трус, закрыл свое красивое лицо руками?
Сомнения снова закрались в душу Кьяры, но она их отмела. Это он, она не может ошибаться. Во всем христианском мире не может быть другого такого лица.
Лука следил за тем, как меняется выражение ее глаз. Оно то было холодным, как вчера, а то вдруг во взгляде мелькала нерешительность, которая, впрочем, очень скоро снова сменялась ненавистью.
— Тебя что-то беспокоит?
— Я не стану носить такие платья, — вызывающе бросила Кьяра.
— Какие именно? — вежливо осведомился он, но, судя по тому, как напряглись уголки его губ, это стоило ему больших усилий.
— Вот эти! Они больше похожи на орудия пытки, чем на платья.
Ее слова заставили Луку улыбнуться.
— А какие туалеты ты бы надела? — поинтересовался он, невольно окидывая взглядом ее фигуру.
— Простую цыганскую юбку и блузку, как те, в которых ты меня сюда привел. — Кьяра почувствовала, что начинает злиться.
— Склоняюсь перед твоим выбором, моя дорогая. Сшейте синьорине то, что она просит, — обратился он к белошвейке.
