Сидони-Габриель Колетт - Кошка
– Ничего не поделаешь… Впрочем, утешься: я тоже не этой породы. Ты мне не веришь?
Сидя у ног мужа, Камилла воззрилась на него, раскрыв глаза, насколько было можно, – так смотрела когда-то на него девочка, не желавшая сказать слова приветствия.
– Приходится верить, – с важностью промолвила она.
Они повадились почти ежедневно ужинать у родителей, из-за жары, как утверждал Ален, «и из-за Сахи», лукаво присовокупляла Камилла. Как-то после ужина Саха взобралась на колено своего друга.
– А я? – спросила Камилла.
– У меня два колена, – прозвучало в ответ.
Впрочем, кошка недолго пользовалась своим правом. Таинственным образом уловив нечто, она снова вскочила на стол полированного чёрного дерева, уселась на своё голубоватое отражение в жидкой сумеречной глубине, и ничто не казалось бы в ней необычным, когда бы не напряжённое внимание, с каким она следила за чем-то незримым в пространстве прямо перед собою.
– Что ты там увидела? – удивилась Камилла.
К этому часу каждый вечер она теряла всякий лоск: белая пижама, волосы, с которых уже наполовину сошла помада, валились на лоб, щёки после многократных припудриваний становились тёмно-бурыми. Ален иногда так и ходил в костюме без жилета, но Камилла нетерпеливо стаскивала с него пиджак, галстук, расстёгивала ему воротничок, закатывала рукава сорочки, обнажая тело Алена и стараясь коснуться его. Ален, хотя и называл её бесстыдницей, не противился. Она смеялась с некоторым надрывом, подавляя в себе желание, он же опускал глаза, стараясь скрыть чувство, вызванное не одними плотскими вожделениями. «Как исказилось это лицо от желания, даже рот покривился. Такая молодая женщина… Кто её научил вот так упреждать меня?»
Они садились вдвоём за круглый столик у распахнутого окна Скворечни, рядом с которым помещалась небольшая «сервировочная» каталка на обтянутых резиной колёсиках. Три старых тополя, единственные уцелевшие от бывшего здесь некогда прекрасного сада, покачивали вершинами у самой террасы, а огромное багряное солнце закатывалось над Парижем за их чахлыми засыхающими кронами в густой дымке испарений.
Кушанья госпожи Бюк, плохо накрывавшей на стол, но отменно готовившей, оживляли застолье. Посвежевший Ален отвлекался мыслями от минувшего дня, от конторских помещений фирмы «Ампара» и опеки господина Вейе. Две заточённые в башне пленницы радостно встречали Алена. «Ждала меня?» – шептал он на ухо Сахе.
– Я слышала, как ты подъехал! – объявляла Камилла. – Здесь слышно решительно всё.
– Скучала? – спросил он однажды вечером, со страхом ожидая, что она начнёт жаловаться. Но чёрный хохолок отрицательно колыхнулся.
– Ничуть! Ездила к маме. Она показывала мне жемчужину.
– Какую жемчужину?
– Прелестную девицу, которая будет у меня горничной. Как бы Эмиль не сделал ей ребёночка! Она недурна собой.
Смеясь, Камилла засучивала широкие рукава белого крепа на голых руках и разрезала дыню с красной мякотью, вокруг которой вертелась Саха. Между тем Алену было не смешно, его приводила в ужас одна мысль, что в его доме появится новая служанка.
– Да? Представь себе, со времени моего детства мать ни разу не меняла слуг.
– Да это и видно! – вскидывалась Камилла. – Не дом, а музей какой-то!
Она откусывала прямо от полукруглого ломтя дыни и смеялась, обратившись лицом к заходящему солнцу. Ален с восхищением, хотя и без особого одобрения смотрел на это лицо, где всё было так ярко: и что-то хищное, и блеск глаз и узких губ, и какая-то неподвижность итальянских лиц. Тем не менее он предпринял ещё одну попытку сохранить беспристрастность.
– Мне показалось, что ты почти перестала видеться с подругами… Может быть, ты могла бы устроиться так, чтобы…
– Какими подругами? – с живостью возражала она. – Ты намекаешь на то, что тяготишься мною? Что мне нехудо проветриться, да?
Ален вздёрнул брови, поцокал языком, и она сразу сбавила тон из присущего простолюдинам почтения к презирающим их.
– Да, верно… у меня в детстве-то подруг почти не было, а уж теперь… Ты можешь представить меня в обществе какой-нибудь девицы? Мне пришлось бы либо обращаться с ней как с малолеткой, либо отвечать на все её гаденькие вопросы: «А чем вы здесь занимаетесь?.. А как он это делает?..» Знаешь, девицы, – не без горечи продолжала она, – подленько себя ведут между собой… Каждая сама по себе, не то, что вы, мужчины.
– Извини! Я не из компании «вы, мужчины»!
– Это-то я понимаю, – уныло молвила Камилла. – Я даже иногда думаю, не лучше было бы…
Грусть редко посещала её, обыкновенно в ней чувствовалось либо глухое несогласие, либо невысказанное сомнение.
– А много ли друзей у тебя самого? Один Патрик, да и с ним не очень-то, если откровенно…
Камилла оборвала речь, увидев досадливое движение Алена.
– Давай не будем об этом, – рассудительно предложила она, – иначе мы поссоримся.
Протяжные детские визги взлетали вверх, вторя пронзительным крикам стрижей. Прекрасные жёлтые глаза Сахи, в которых с приближением ночи всё шире расплывались зрачки, ловили в воздухе нечто незримое, движущееся, зыбкое.
– Куда это смотрит кошка, не знаешь? Там ведь ничего не…
– Для нас ничего…
Ален с грустью вспомнил о лёгкой дрожи, о сладком опасении, возникавших у него в прежней жизни, когда его подруга-кошка укладывалась вечером ему на грудь…
– Надеюсь, ты её не боишься? – снисходительно осведомился он.
Камилла расхохоталась, как если бы только и ждала этого оскорбления.
– Боюсь?.. Ты знаешь, меня не так легко испугать!
– Дурочка ты! – с досадой проронил Ален.
– Допустим, – возразила она, пожав плечами. – На тебя гроза действует.
Камилла показывала на синие тучи, всё выше громоздившиеся на небе по мере того, как приближалась ночь.
– Ты такой же, как Саха, – не любишь грозу.
– Грозу никто не любит.
– Я вот отношусь к ней без всякого отвращения, – заметила Камилла с видом ценительницы, – и уж во всяком случае не боюсь.
– Во всем мире боятся грозы, – раздражённо отвечал Ален.
– Значит, я не такая, как весь мир.
– А для меня такая, – парировал он, и в голосе его зазвучали, неожиданно и естественно, благожелательные нотки, не введшие Камиллу в заблуждение.
– Ой, гляди! Задам я тебе трёпку! – тихонько пригрозила она.
Ален нагнулся к ней через стол, подставляя голову. Зубы его блеснули.
– Задай!
Однако она отказала себе в удовольствии взъерошить его золотистые волосы, подставить свою обнажённую руку этому сверкающему рту.
– У тебя нос горбатый, – безжалостно бросила она ему.
– Это всё гроза! – рассмеялся он.
