Анн Голон - Анжелика. Тени и свет Парижа

— Что это? Это не крыса!..

Мимо нее по отмели проходили два лодочника с фонарем, и Анжелика попросила:

— Эй, там! Перевозчики! Посветите-ка мне!

Мужчины остановились, с недоверием оглядывая ее.

— Красивая девка! — сказал один.

— Не трогай ее, — вступил в разговор второй, — это подружка Весельчака. Стой спокойно, если не хочешь, чтобы тебя прирезали, как свинью. Он ее так ревнует! Настоящий турок!

— Ой! Да это обезьянка! — воскликнула Анжелика, которой наконец удалось разглядеть, что за зверек взобрался ей на руки.

Обезьянка все еще сжимала свои длинные хрупкие лапки вокруг шеи Анжелики, а ее черные испуганные глазки смотрели на молодую женщину почти по-человечески. Она дрожала всем тельцем, хотя на ней были надеты короткие штанишки из красного шелка.

— Она ваша или, быть может, кого-нибудь из ваших друзей?

Лодочники отрицательно покачали головами.

— Точно нет. Скорее всего, ее хозяин — один из фокусников с ярмарки Сен-Жермен.

— Я нашла ее там, у реки.

Один из лодочников посветил фонарем в сторону, куда показала Анжелика.

— Там кто-то есть, — сказал он.

Они подошли поближе и обнаружили человека, который, казалось, спал.

— Эй, дружище! Сейчас слишком прохладно, чтобы тут дрыхнуть!

Но лежавший не пошевелился. Тогда лодочники перевернули тело и закричали от ужаса: лицо незнакомца закрывала маска из красного бархата. Длинная белоснежная борода разметалась по его груди. Коническая шляпа, отделанная красными перекрещивающимися лентами, расшитая сума, бархатные штаны, крепившиеся к ногам все такими же грязными и потрепанными лентами, могли принадлежать лишь итальянскому фокуснику, показывающему зверей. Такие приходили из Пьемонта, двигаясь от ярмарки к ярмарке.

Человек был мертв. В его открытый рот уже набилась тина.

Обезьянка, по-прежнему вцепившаяся в Анжелику, жалобно кричала.

Молодая женщина наклонилась и сняла красную маску, скрывавшую лицо изможденного старика. Смерть исказила его черты; глаза остекленели.

— Нам остается лишь столкнуть тело в реку, — сказал один из лодочников.

Но другой, набожно перекрестившись, предложил сходить за священником в аббатство Сен-Жермен-де-Пре и похоронить несчастного иностранца по-христиански.

Анжелика бесшумно покинула мужчин и направилась обратно к Нельской башне, прижимая к груди маленькую обезьянку.

Покачав головой, она вдруг припомнила сцену, на которую когда-то не обратила никакого внимания. Дело было в таверне «Три молотка». Именно там она в первый раз увидела обезьянку, которая веселила посетителей, изображая, как те пьют и едят. Гонтран тогда еще сказал, показывая сестре на старого итальянца:

— Взгляни, какое роскошное сочетание: красная маска и белая как снег борода!

Анжелика вспомнила, что хозяин называл забавную зверушку Пикколо[11].

— Пикколо!

Обезьяна печально вскрикнула и прижалась к женщине.

Только тогда Анжелика заметила, что продолжает сжимать в руке красную маску.

Глава 3

Кончина кардинала Мазарини. — Отныне король Людовик XIV правит единолично

ГЛУБОКАЯ ночь, Венсеннский замок. Женская рука ложится на плечо спящего короля, рука мадам Амелен, которая когда-то была его кормилицей и которая сохранила исключительное право приходить по утрам и будить монарха, прежде чем он предстанет перед придворными.

Сейчас до рассвета еще далеко, но так они условились заранее.

Эта рука на плече означает:

— Вставайте, Ваше Величество! Свершилось… Кардинал только что скончался.

И он встает, стараясь не разбудить королеву, свою супругу, которая спит рядом. Его одевают; торопливо, очень просто, в полной тишине.

Он идет по коридорам, в которых зарождается шум первых сдавленных рыданий. Он идет к своему окончательному одиночеству.

Все расступаются перед ним.

Вчера кардинал дал ему последние наставления: «Никакого премьер-министра, Ваше Величество. Никаких фаворитов! Владыка — вы один».

Мазарини сообщил также королю тайны, известные лишь трем-четырем доверенным людям. Те тайны, что называют «государственными»: старые заговоры и угрозы, напоминающие спящие вулканы, о которых должен помнить тот, кто берет на себя ответственность за народ и его историю.

Больше ему ничего не нужно.

Он готов.

В апартаментах кардинала застыл в молитве отец Биссаро. Священник принадлежал к ордену театинцев, основанному в 1524 году Каэтаном Тиенским и Джанпьетро Караффой, который и стал первым настоятелем ордена. До этого Караффа был архиепископом Театры, а затем под именем Павла IV взошел на папский престол. Священники создавали орден в надежде изменить нравы духовенства, они даже запретили монахам просить милостыню и иметь иные источники доходов, кроме добровольных пожертвований. Театинцы проповедовали, посещали больных, исповедовали приговоренных и умирающих. В своей власти папа Павел IV опирался на высший трибунал римской инквизиции и с его помощью издал «Индекс запрещенных книг»[12].

Итальянец Джулио Мазарини, питавший особое расположение к театинцам, пригласил их в Париж, где у них имелась собственная резиденция на набережной Малаке.

Карманы отца Биссаро и в этот грустный час были полны ходатайствами о возбуждении дел и всевозможными прошениями, которые он готовил к каждому посещению Венсеннского замка. Стоило показаться его длинной черной сутане с белой полосой по подолу, как тотчас же театинец подвергался бурному натиску, от которого он защищался как мог. Напрасно он говорил, что призван в Венсеннский замок для иной, более серьезной миссии. Сам кардинал уполномочил отца Биссаро подготовить его к смерти и помочь пересечь последний порог, как полагается доброму христианину.

Просители продолжали взывать к нему, умоляя призвать кающегося грешника на путь великодушия, справедливости и исправления…

Даже в последние часы жизни Его Преосвященство оставался всемогущим.

В его худых руках, сложенных в жесте покаяния, по-прежнему сосредотачивалась Власть.

Он принял все прошения, представленные театинцем, и собственноручно подписал их.

Неужели все кончено? Кардинала не стало.

Власть угасла.

Что теперь будет? К кому обращаться?

«Ко мне, господин архиепископ», — ответил на следующий день Людовик XIV, встретив в прихожей главу Собрания духовенства, который поинтересовался у короля, к кому отныне следует обращаться для решения вопросов, ранее находившихся в ведении кардинала.