Паулина Гейдж - Проклятие любви
Снова вызвав бурю восторгов, Тиа-ха проскользнула обратно к своему месту, неспешно извиваясь, надела узкое платье, потом опустилась на подушки и приказала принести вина.
– Таких вояк часто можно запугать угрозами и вдохновить туманными обещаниями, – ответила Тейе дочери. – Эйе обо всем доложит мне, когда будет готов. А пока необходимо проследить, чтобы иноземец ни в чем не знал нужды.
Ситамон улыбнулась и обмакнула пальцы в вино.
– Предложите ему Мутноджимет, – медленно добавила она. – Они одного поля ягоды. Мой господин желает удалиться?
Аменхотеп с трудом поднялся, и тут же шумное веселье стихло, по зале пробежал шепот. Хранитель царских регалий тоже встал, вынул драгоценные атрибуты из сундучка, который повсюду носил с собой, и поднял их высоко над головой. Фараон кивнул вестнику.
– Мани, подойди, – объявил тот.
Посланник Египта в Митанни – седой, сухощавый, немного сутулый человек с благородным лицом – твердым шагом приблизился к подножию помоста. Он легко распростерся ниц перед фараоном и замер, прижавшись лбом к прохладным плитам пола; за те секунды, пока фараон собирался с духом для приветственной речи, Тейе физически ощутила, что силы супруга на исходе.
– Мани, возлюбленный богов и истинный слуга Египта, – наконец произнес Аменхотеп, стараясь говорить громко и повелительно, чтобы его было слышно всем присутствующим. – За выдающиеся способности и преданность, с которой ты нес свою службу, и в знак нашего беспредельного одобрения я награждаю тебя золотом милости. Встань.
Мани поднялся, раскрыв ладони, а фараон принялся снимать с себя золотые украшения и бросать их неулыбчивому человеку. Браслеты, кольца, серьги, массивная золотая пектораль со звоном посыпались на мраморный пол. Мани поклонился. Гости зашумели. Аменхотеп равнодушно сделал знак слугам и удалился с помоста. Тейе кивнула Херуфу, который с улыбкой приблизился к Тадухеппе, недвусмысленно намекая, что она тоже должна уйти.
– Есть ли новости из Мемфиса? – спросила Ситамон. Тейе оторвала взгляд от мужа, который брел к выходу, стараясь во что бы то ни стало сохранять бодрый вид.
– Нет, только сообщение караульной службы Нила о том, что Хоремхеб и царевич добрались благополучно.
Ситамон осушила свой кубок и, проведя по лоснящейся от масла груди, стянула колечко с пальца и принялась втирать в него благовония.
– Думаю, что, когда вода в реке пойдет на спад, я составлю компанию Нефертити для поездки в Мемфис, – сказала она, избегая материнского взгляда – Это развлечет меня. Я всегда стараюсь навещать свои владения, когда на виноградных лозах появляется завязь, чтобы узнать, какой будет урожай. Ты же понимаешь, никому нельзя доверять, даже управляющим. И потом, на верфях Мемфиса для меня строятся три ладьи, хочу посмотреть, как их будут спускать на воду.
Тейе медленно склонилась к Ситамон, и та наконец подняла на нее свои голубые глаза.
– Нет, Ситамон, ты не поедешь, – с нажимом произнесла Тейе. – Брат не для тебя. И ты будешь держаться от него подальше. После кончины фараона я подумаю, что с тобой делать, и, если мы с Эйе сочтем необходимым, Аменхотеп сможет взять тебя в жены, но до этого ты будешь всецело принадлежать отцу. Твоя власть и так уже достаточно велика.
Ситамон удивленно подняла брови и пожала плечиками.
– Трудно принадлежать мужчине, который каждую ночь предается любви с этим мальчишкой, а дни проводит в пьянстве, – гневно парировала она, надув полные губки, в такие минуты она была очень похожа на Тейе. – Моя жизнь невероятно скучна Ты, мама, в моем возрасте уже давно была великой царской супругой и самой могущественной женщиной в мире.
Тейе смотрела, как сверкает золотая пудра на влажных локонах, спадающих на лоб Ситамон. На округлых глянцевых щеках дочери едва заметно проступили носогубные складки – след недовольства, а выкрашенные черной краской брови решительно сошлись на переносице. У Тейе мелькнул вопрос: Было ли мое лицо в ее возрасте отмечено такими же морщинками своеволия?
Она поднялась, и в зале снова стало тихо.
– Мне бы не хотелось прибегать к наказанию, Ситамон, поэтому запасись терпением. Нефертити будет великой супругой, но не исключено, что ты станешь второй женой.
– Я уже и так вторая жена одного фараона и не желаю провести остаток жизни будучи второй женой другого. Я заслужила положение великой супруги. И не думай, что ты можешь отравить меня в гареме, как ты поступила с царевной Небет-нух, мама. Мою еду всегда пробует служанка.
Тейе вцепилась в упругое голое плечико Ситамон.
– Я была ребенком и действовала под влиянием беспричинного детского страха, – в ярости прошипела она. – А ты, Ситамон, слишком опытна в житейских делах, чтобы воспринимать нынешнюю ситуацию с подобной наивностью. А теперь иди спать. Вестник! Если Тиа-ха не слишком пьяна, пусть выйдет со мной в сад. Хочу поплавать. Спи спокойно, детка.
Не оглянувшись на море склоненных голов, она покинула залу. Когда привратники закрывали за ней задние двери, она услышала, как щелкнула метелка. Мутноджимет и один из карликов взвыл от боли. Другой в это время пьяно хохотал, притоптывая в такт музыке.
Тейе внезапно проснулась среди ночи, взмокшая от пота. У ложа дрожало затухающее пламя ночника, Пиха почтительно прикоснулась к ее волосам.
– Херуф ожидает за дверью, – прошептала служанка. – Гор послал за тобой, моя госпожа.
Постанывая, Тейе спустила ноги на пол, машинально потянулась за чашей холодной воды, всегда стоявшей на ночном столике. Пиха подала ей халат и расчесала слипшиеся каштановые локоны.
– Мне снилась луна, отраженная в водах Ахмина, – сонно пробормотала она. – Эйе был мальчиком, а наш отец стоял в лодке, держа костяную палицу. Что бы мог означать этот сон, Пиха?
– Не знаю, моя госпожа. Хочешь, я омою тебя?
– Нет, я слишком устала. Наверно, выпила много вина. Дождись меня. Подними занавеси на окнах, здесь слишком душно.
Когда она вышла, Херуф молча поклонился, а стражники гарема выстроились впереди и позади нее. Они в молчании миновали пустынные коридоры, потом сад Тейе и через калитку в стене вошли во владения фараона. По мере приближения к саду гарема Тейе, совершенно бесшумно ступавшая по упругой траве, стала различать за стеной тихие шорохи, они то делались громче, то затихали, и печально звенела арфа. Взглянув вверх на крышу здания, она смутно различила какие-то бугорки и движущиеся тени: в жаркие ночи женщины гарема вытаскивали свои подушки на крышу, куда долетало слабое дуновение северного ветерка. Внизу виднелись цветочные клумбы и лужайки, пальмовые рощицы, расступавшиеся перед вымощенными ступенями причала, за которым быстро бежала река; ее журчание было монотонным, усыпляющим, она плескалась в заводях, вдруг замедляя течение и ластясь к берегу под громкое кваканье лягушек. Ночной воздух был сырым и более прохладным, чем днем; Тейе старалась дышать полной грудью; когда она повернула к дворцу, последняя сонливость слетела с нее.
