Жюльетта Бенцони - Прекрасная Катрин
– К Одину?
– Это бог сражения! Я ведь говорил, что не христианин.
Желая показать, что разговор окончен и что больше он ничего не скажет, нормандец стал тихо напевать какую-то песню. Катрин отвернулась и встретилась глазами с Сарой. Ни одного слова не было сказано, но на сей раз Катрин ясно видела, что злость и раздражение цыганки исчезли бесследно. В ее темных глазах читалось удивление и что-то очень напоминающее восхищение.
Над ними с пронзительным криком пронесся стриж и вновь взметнулся навстречу солнцу. Лодка продолжала скользить по воде.
Когда начало темнеть, Готье стал присматривать место, подходящее для ночлега. После всех треволнений этого бурного дня женщины изнемогали от усталости, да и ему было пора отдохнуть. Наконец он причалил к песчаной косе неподалеку от разрушенной мельницы, которую почти не было видно из-за буйно разросшейся травы и зарослей кустарника.
– Вот, – сказал он, – здесь мы будем в безопасности.
Никто не возразил, настолько казалось естественным, что он взял на себя руководство экспедицией. Однако Сара была мрачна, ее настроение заметно портилось с наступлением темноты, и за последний час она не произнесла ни единого слова, пристально глядя на нос лодки. Когда лодка пристала к берегу и Готье отправился к мельнице на разведку, Катрин, недоумевая, спросила цыганку:
– Что это с тобой? Почему у тебя такой надутый вид?
– Не надутый, а беспокойный, – возразила Сара, – а теперь, когда совсем стемнело, я тревожусь еще больше. По правде говоря, я просто боюсь.
– Отчего же? Кого ты боишься? С таким человеком, как Готье, нам опасаться нечего.
Сара передернула плечами и уселась рядом с Катрин на песок, натянув юбку на колени.
– Именно его я и боюсь.
Катрин, вздрогнув от неожиданности, воззрилась на свою подругу с изумлением.
– Похоже, ты сошла с ума.
– Ты так думаешь? – вскинулась Сара, с трудом сдерживая накопившееся раздражение. – Что ты знаешь об этом человеке, о его прошлом? Только то, что он сам тебе сказал, а ты поверила, будто словам священника. А если он солгал? Мало ли что придумаешь, чтобы спасти свою шкуру! В конце концов, может быть, именно он и замучил этих несчастных крестьян, желая их ограбить.
– Я в это не верю! – убежденно воскликнула Катрин.
– Потише, будь добра, он вот-вот вернется, и совершенно ни к чему его озлоблять. Мы не богаты, но немножко золота у тебя есть. Вместе с нашей одеждой это составит целое состояние для такого голодранца. Мы пошли за ним покорно, как ягнята на бойню. Он может воспользоваться темнотой, чтобы ограбить нас, убить или… сделать еще что-нибудь похуже!
– Похуже? – изумилась Катрин. – Что же может быть хуже смерти?
– Для меня ничего, но не для тебя… Ты не знаешь, как смотрит на тебя этот дикарь, когда ты не видишь. А вот я видела и теперь не могу успокоиться. На его лице все написано…
Несмотря на умение владеть собой, Катрин почувствовала, что краснеет. Мысленно она корила себя. Ведь она тоже порой ловила его выразительные взгляды, но должного значения им не придавала. Гордость ее была оскорблена. Неужели деревенщина, вроде этого Готье, осмеливается смотреть на нее как на обыкновенную женщину? Голос ее зазвенел от сдерживаемого гнева, но сердилась она не столько на Сару, сколько на саму себя.
– И как же он это сделает? Я умею защищаться, Сара, ведь я уже не девочка.
– Порой мне кажется…
Сара не закончила фразу. Послышались тяжелые шаги, и обе женщины умолкли. Это возвращался Готье. Он сделал вид, что не заметил их смущения, и растянулся на песке рядом с ними.
– Все спокойно! – сказал он. – Но я все-таки не буду ложиться спать. За два часа до рассвета я разбужу вас, черная женщина, чтобы вы меня подменили.
«Черная женщина» уже готова была взвиться от гнева, но, видя, что Катрин с трудом сдерживает смех, проглотила язвительный ответ. Не так уж много времени прошло с тех пор, как ее звали Черной Сарой ободранные подданные короля де Тюна, страшного владыки парижского Двора чудес. Готье угадал.
В молчании они поели хлеба с сыром, который им дали на дорогу монахини Лувьера. Потом обе женщины улеглись, завернувшись в плащи, а Готье сел в стороне на большой камень. Со своего места Катрин хорошо видела его силуэт, чернеющий на фоне темно-голубого ночного неба. Он сидел совершенно неподвижно, напоминая отдыхающего льва, однако Катрин чувствовала, что время от времени по его телу проходит дрожь. Вспомнив короткое сражение с английскими солдатами, Катрин подумала, что Сара, вероятно, права: этот человек с его ужасающей силой и воинской сноровкой может быть опасен. Но вскоре страхи ее улеглись. Нормандец стал вполголоса напевать что-то на непонятном языке. Катрин не могла разобрать ни единого слова и вместе с тем была заворожена диким суровым величием этой песни, каждый куплет которой заканчивался тоскливым жалобным восклицанием.
Даже пронзительный крик какой-то ночной птицы, раздавшийся совсем рядом с ней, не нарушил очарования. Впрочем, веки ее уже тяжелели, и мало-помалу она начала погружаться в сон, убаюканная странным монотонным напевом. Сара, невзирая на свои подозрения, давно подхрапывала. И ночь прошла без всяких происшествий…
Утром, когда они уже собирались отправиться в дорогу, Катрин, воспользовавшись тем, что Сара отошла умыться, сказала Готье:
– Я слышала, как ты пел вчера ночью, но ни слова не поняла.
– Это песня на языке моих предков, древних нормандцев. Она называется «Сага о смелом Харальде».
– О чем же в ней говорится?
Готье отвернулся и стал отвязывать лодку от дерева, к которому привязал ее накануне, а затем, не глядя на Катрин, ответил:
– В ней говорится: «Я родился среди скал, где звенит тетива луков; корабли мои наводят ужас на людей из чужих племен; я доходил до мест, где не ступала нога человека; я избороздил все моря… но русская девушка глядит на меня и не замечает».
Голос нормандца звучал печально. Катрин ничего не сказала и молча уселась в лодку, поплотнее закутавшись в плащ. Щеки ее пылали, и она дала себе слово внимательно следить за поведением Готье.
После четырех дней плавания в утренний час, когда красно-золотистое солнце всходило на горизонте, они увидели впереди черные башни Шартра. Казалось, сам Эвр радовался, что путешествие подходит к концу: течение его стало более быстрым, а вода стала бледно-голубой. Река в этом месте так сузилась, что походила на журчащую тропинку, бегущую сквозь буйные заросли кустарника и травы. По обе стороны от нее простирались выжженные поля.
Путь оказался нетрудным для обеих женщин. Готье умело правил лодкой, а его страшный топор без промаха разил дичь. О лучшем спутнике и мечтать было нечего.
