Укрощение королевы - Грегори Филиппа
– Добрый вечер, Томас, – говорю я.
Он берет мою руку, склоняется над ней и целует мои пальцы. Я чувствую прикосновение его усов и тепло дыхания, и легчайшее пожатие пальцев, словно он прошептал мне «любимая», затем сразу выпрямился и отпустил.
– Ваше Величество, – говорит он. – Как я счастлив видеть вас такой прекрасной.
Пока Томас произносит эти слова, он внимательно рассматривает мое лицо, и я точно знаю, что он заметит, что я надела лучшее платье и подкрасила губы. Как заметит он и тени под глазами – и поймет, что я все еще оплакиваю Анну Эскью, и внутренним чутьем, которым обладают любовники, уловит, что со мною произошло нечто катастрофически плохое.
Томас предлагает мне руку, и дальше мы идем вместе, сквозь строй кланяющихся придворных, к окну, в сторону которого он делает легкий взмах, словно бы указывая на закатное солнце и яркую полоску красного света на горизонте.
– Тебе больно? – спрашивает он. – Ты больна?
– Я не могу тебе сейчас всего рассказать, – честно отвечаю я. – Но я не больна, и мне не больно.
– Король?
– Да.
– Что он сделал? – Его лицо темнеет.
Я щипаю внутреннюю сторону его рукава, там, где он прикасается к локтю.
– Не здесь и не сейчас. – Я улыбаюсь ему. – Это Полярная звезда? Та самая, глядя на которую ты находишь путь?
– Сейчас тебе угрожает опасность? – не унимается он.
– Сейчас – нет, – отвечаю я.
– Эдвард говорит, что тебя чуть не арестовали.
Я закидываю назад голову и смеюсь:
– О да, я даже видела ордер.
– И ты отговорила его? – Он смотрит на меня с обожанием.
Я думаю о том, как тянула губы к окровавленному хлысту, о гульфике, о который меня бьют лицом.
– Нет, все было гораздо хуже.
– Господи… – тихо восклицает он.
– Тише, – быстро говорю я. – Мы здесь в опасности, все на нас смотрят. Что будет с Говардами?
– Все, чего он захочет, – Томас делает два нетерпеливых шага, словно собираясь выскочить из комнаты, потом вспоминает, что ему некуда идти. – Разумеется, все, чего он захочет. Я думаю, он их убьет. Они же задумали измену, без всякого сомнения.
– Да не покинет их Господь, – говорю я о тех людях, которые пытались отправить меня на эшафот.
Двойные двери со стуком распахиваются, и сначала в них показывается огромная перебинтованная нога короля, а затем и он сам, с торжествующей улыбкой на губах.
– Да пребудет Господь со всеми нами, – говорит Томас и делает шаг назад, как и положено придворному, освобождая место для короля, который приближался к своему имуществу, своей собственности, своей улыбающейся жене.
* * *Отец и сын Говарды ожидают в Тауэре оглашения своих обвинений. Никто не навещает их, никто не просит за них короля. Внезапно этот старик и его наследник, которые правили всем Норфолком и владели большей частью юга Англии, возглавляли тысячную армию и проживали свою жизнь подобно толстым паукам в сетях из связей, родства и обязательств, оказываются никому не нужными. Они лишаются сразу всех друзей и союзников. У обвинителей оказалось исчерпывающее количество доказательств измены Генри Говарда. Ему хватило глупости везде хвастаться своими прекрасными шансами на трон. Его обвинила собственная сестра, Мэри Говард, воспротивившаяся приказу собственного брата лечь под короля. Она клянется в том, что он приказал ей выйти замуж за Томаса Сеймура, попасть в королевскую свиту и стать любовницей короля и что она ответила ему, что лучше перережет себе горло, чем потерпит такое бесчестие. А теперь она резала горло собственного брата. Даже любовница отца семейства, скандально известная Бесс Холланд, дает против него показания. А молодой человек, которого, как оказалось, страстно ненавидели все те, кто клялся ему в любви и верности, узнает о том, что его друзья и любовницы ежедневно дают против него показания. И последний гвоздь вбил Томас Ризли, сын и внук герольда, заявивший, что даже родовой герб Говардов незаконно копирует символику Хереварда[24], знаменитого лидера Англии, жившего пятьсот лет назад.
– Не правда ли, это странно и даже немного смешно? – спрашиваю я короля, когда мы беседуем после ужина. – У Хереварда не могло быть символа и герба, которые он мог бы оставить Говардам, даже если они действительно приходятся ему родственниками, чего нельзя доказать. Да и какая, в сущности, разница?
Вокруг нас тихо разговаривают придворные, рядом играют в карты, а с другой стороны я слышу стук игральных костей. Скоро король созовет своих приближенных, и мы с дамами откланяемся на ночь.
Выражение лица Генриха становится злым, он щурит глаза и коротко бросает:
– Разница есть. Для меня.
– Объявляя себя наследником Хереварда, он… сочиняет сказки.
– Это очень опасные сказки, – говорит король. – В этом королевстве есть только одна семья, у которой имеются царственные предки, и это моя семья, и я ее глава. – Он замолчал, и я понимаю, что Генрих думает о своих предшественниках на троне, о Плантагенетах. Он казнил их одного за другим, вменяя им в преступление принадлежность к этому имени. – Только одна семья может проследить своих предков до короля Артура, и это наша семья. Любая другая претензия будет караться с исключительной строгостью.
– Но почему? – спрашиваю я как можно мягче. – Если это старый герб, который герцог показывает вот уже много лет и которым так глупо бахвалится молодой себялюбец… Если герольды видели его неоднократно и вы не обращали на него внимания…
Король поднимает вверх толстый указательный палец, и я тут же замолкаю.
– Ты помнишь, что делает хозяин со своей сворой? – тихо спрашивает он.
Я киваю.
– Ответь мне.
– Натравливает одних псов на других.
– Так и есть. А когда какой-то пес из стаи становится больше и сильнее всех остальных, то что с ним делает хозяин?
– Натравливает на него остальных, – нехотя говорю я.
– Разумеется.
Некоторое время я молчу, затем замечаю:
– Но это значит, что возле вас никогда не появится сильных подданных. Мудрых советников, которых вы могли бы уважать. Никто не сможет возрасти в служении вам, никто не заслужит награды за верность. У вас не будет проверенных временем и испытаниями друзей.
– Да, это правда, – соглашается со мною Генрих. – Но мне и не нужны такие люди. Когда я был молод, меня окружали те, о ком ты сейчас говоришь: друзья, которых я любил, блестящие умы, которые могли быстро решить любые проблемы. Если б ты только видела Томаса Уолси в его зените! Томас Кромвель мог работать всю ночь, и каждую ночь, когда это было необходимо, и ничто не могло его остановить. Он справлялся со всем, за что брался, и ни разу меня не подводил. Я мог поставить перед ним вопрос за ужином, а перед утренней службой он уже приносил мне ордер на арест…
Король замолкает, и его маленькие глаза под тяжелыми опухшими веками устремляют взгляд к дверям, словно он ожидал появления там своего друга, Томаса Мора, с таким знакомым, умным улыбающимся лицом. Больше всего на свете Мор любил свою семью и короля, и эта любовь вела его всю его недолгую жизнь. И только любовь к Богу могла стать превыше этого.
– А теперь мне никто не нужен, – холодно говорит король. – Потому что люди уже не умеют самоотверженно служить, не умеют любить. Мир полон людей, стремящихся только к удовлетворению своих амбиций и поиску собственной выгоды. Даже Томас Мор, – тут он даже всхлипывает от жалости к себе. – Между мною и Церковью он выбрал Церковь. Он поставил веру выше самой жизни. Понимаешь? Никому не удается сохранить верность до самой смерти. И, если тебя будут убеждать в обратном, знай, что тебя пытаются обмануть. Я больше никому не позволю себя обманывать. Я знаю, что все, кто улыбаются и называют себя моими друзьями, на самом деле враги, а каждый советник преследует свои интересы. Все хотят занять мое место, все тянут руки к моим богатствам, все хотят прибрать себе мое наследие.
