Мишель Моран - Нефертити

— Ты боишься? — спросила я.

— Нет. Этот дворец — самое безопасное место во всей Амарне. Он стоит над городом и расположен в отдалении от жилищ рабочих. Чуме потребуется пересечь две стены, чтобы добраться до нас.

— Ты думаешь, в Фивах было бы лучше?

Нахтмин заколебался.

— Чума может добраться и до Фив.

Я подумала об Ипу с Джеди. А вдруг они уже заболели и заперты в собственном доме, и некому принести им ни еды, ни воды? А как же маленький Камосес? Нахтмин положил руку мне на плечо:

— Мы возьмем с собой твои травы и постараемся как можно лучше обезопасить себя. Я уверен, что Ипу и Джеди в безопасности.

— И Бастет.

— И Бастет, — уверенно произнес Нахтмин.

— Неужели чуму вправду принесли хетты? — прошептала я.

Лицо Нахтмина посуровело.

— На крыльях фараоновой гордыни.

Когда за стенами дворца люди умирали тысячами, я преждевременно отправилась в родильные покои.

Павильон, в котором рожала моя сестра, находился снаружи, так что женщины поспешно приготовили комнату с оградительными изображениями солнца на стенах, а когда начались схватки, сестра сунула мне в руку статуэтку Таварет, а потом спрятала ее под подушку, когда я стала кричать. Повитухи велели принести хепервер и базилик, чтобы помочь мне тужиться, а позднее, когда они послали за гвоздикой, я поняла, что это дитя — подарок от Таварет и что другого у меня может и не быть.

— Он идет! — закричали повитухи. — Он идет! — И я выгнулась в последнем усилии.

Когда мой сын наконец-то решил явиться в мир, солнце уже почти село. Его рождению не сопутствовало никаких благоприятных знаков. Он был ребенком погибели, ребенком заходящего солнца, ребенком, рожденным посреди хаоса, когда люди, пировавшие на дурбаре фараона, уже умирали на улицах, сперва чувствуя, что их дыхание отдает медом, а потом обнаруживая у себя в паху и под мышками опухоли и видя, что их члены чернеют и из них сочится гной. Но здесь, во дворце, повитухи сунули мне моего ребенка с возгласом:

— Госпожа, мальчик! Здоровенький мальчик!

Малыш завопил так, что услышал бы и Осирис, и сестра выскочила из родильных покоев, чтобы сообщить моим мужу и отцу, что мы оба живы.

Я погладила сына по густым темным волосикам и коснулась их губами. Они были мягкие, словно пух.

— Как ты его назовешь? — спросила мать, и в тот самый момент, когда в родильные покои влетел Нахтмин, я ответила: — Барака.

Неожиданное Благословение.

Два дня я осознавала лишь блаженство материнства и ничего более. Нахтмин постоянно находился рядом со мной, следя, не появятся ли у меня признаки лихорадки и не начнет ли маленький Барака кашлять. Он даже запретил слугам подходить к нам, на тот случай, если кто из них заражен чумой. На третий день, когда Нахтмин решил, что мы достаточно хорошо себя чувствуем, чтобы покинуть постель, он приказал перенести нас в нашу комнату, где он мог защитить нас от приходящих дворцовых доброжелателей.

На всех лицах лежала тень Анубиса. Слуги пробирались по коридорам дворца, стараясь не шуметь, и только вопли Бараки нарушали безмолвие гостевых покоев. Нефертити распорядилась, чтобы нашу комнату украсили бусами, золотыми, как кожа моего сына, и придворные дамы вынули бусины из своих причесок и нанизали их на нити. Так они могли хоть чем-то заняться, пока сидели во дворце, словно пленники. Меритатон, Мекетатон и Анхесенпаатон нарисовали по низу стен всяческие радостные картинки. Бусы висели в каждом углу и свисали с потолочных балок. По всему дворцу в жаровнях жгли мирру, и когда я впервые вошла в комнату, та была вся пропитана ее тяжелым запахом. Сестра посмотрела на Бараку, и мне почудилась тень негодования в ее глазах, но, когда Нефертити увидела, что я смотрю на нее, она радостно улыбнулась:

— Я уже нашла для тебя кормилицу; она будет кормить его, когда твои три дня пройдут.

— Кто она такая? — настороженно спросила я.

Я уже подумывала о том, чтобы кормить сына самой.

— Хеквет, жена одного жреца Атона.

— А ты уверена, что она не больна чумой?

— Конечно уверена.

— А откуда мне знать, что у нее хорошее молоко?

— Уж не думаешь ли ты кормить его сама? — спросила Нефертити. — Ты что, хочешь, чтобы к его трем годам у тебя груди отвисли до пупка?

Я посмотрела на сына, на его поджатые губки и довольное личико. Он был моим единственным ребенком — и, возможно, останется единственным. Почему бы мне не покормить его самой, по крайней мере до тех пор, пока чума не закончится? Кто знает, что может занести кормилица? Уже столько народу умерло! Но с другой стороны… Если я растрачу силы на кормление, а чума проникнет-таки во дворец, а я окажусь слишком слабой, чтобы сопротивляться ей? Барака останется без матери. А Нахтмин овдовеет, и ему придется растить сына в одиночку. Нефертити наблюдала за мной.

— Зови Хеквет, — сказала я. — Через два дня я перестану кормить Бараку. — Я коснулась его носика пальцем и улыбнулась. — Я понимаю, Нефертити, почему ты рожала пять раз.

Сестра скривилась:

— Значит, тебе это нравится куда больше моего.

Я посмотрела на нее с постели и попыталась возразить:

— Но ты всегда выглядела такой счастливой!

— Потому что оставалась в живых, — без обиняков заявила Нефертити.

Потом ее взгляд упал на Бараку.

— Но теперь мне это больше не понадобится. Я — фараон, и Мери станет фараоном после меня.

Я села на подушках. Барака недовольно запищал.

— А отец знает?

— Конечно! Кого еще он хотел бы видеть на престоле? Небнефера, что ли?

Я подумала о Кийе и Небнефере, устроившихся на противоположной стороне дворца. Весь амарнский двор — скульпторы, жрецы, танцовщицы, портные — все забились во дворец в поисках убежища. Теперь они теснились в комнатах вокруг Зала приемов. Всем, кто располагал влиянием или работал при дворе, разрешили остаться, но запасы еды были не безграничны.

— А что мы станем делать, если припасы закончатся прежде, чем чума? — медленно произнесла я.

— Пошлем за новыми, — непринужденно ответила Нефертити.

— Не лги, чтобы утешить меня. Я знаю, что мало кто из слуг решится выйти из дворца. Нахтмин рассказал мне, что к окнам вчера подходил вестник и рассказал, что умерло уже три сотни рабочих. Три сотни, — повторила я. — А всего с момента дурбара — две тысячи.

Нефертити заерзала:

— Мутноджмет, тебе не следует сейчас думать об этом. У тебя ребенок…

— И я не смогу защитить его, если не буду знать правду. — Я выпрямилась. — Нефертити, что сейчас творится?

Нефертити опустилась на стул рядом с моей кроватью. Лицо ее побледнело.