Ширл Хенке - Любовь к мятежнику
Квинтин опустил ее в воду и, когда их скользкие тела прильнули друг к другу, она обвила его руками и ногами, но он не погрузился в нее. Вместо этого он лег на воду, давая ей возможность полулежать у него на груди, и поплыл через пруд.
— Давай двигаться медленно и наслаждаться этим, — прошептал он.
— Как в первый раз, — пробормотала она ему на ухо. — Для меня это было так прекрасно, Квинт.
— Пока я не испортил все на следующее утро. На этот раз, обещаю, я сделаю все безупречно, Мадлен.
— Все и так безупречно, Квинт, — сказала она, покусывая мочку его уха и соблазнительно потираясь о него своим телом.
Он увеличил скорость их скольжения по поверхности пруда/ Она усмехнулась и продолжила свое обольщение, пока он не достиг мелководья и не подхватил ее на руки. Выйдя из воды, он опустился на колени и положил ее на одеяло. Его руки следовали по дорожкам, проложенным блестящими каплями, любовно обводя ее грудь, живот, бедра.
— Ты так совершенно сложена, так изысканно прекрасна… я люблю тебя.
— И я люблю тебя, — эхом отозвалась она, притягивая его вниз, чтобы разделить глубокий, страстный поцелуй.
Квинт, наконец, оторвался от ее рта и стал осыпать нежными, дразнящими поцелуями ее тело, словно осушай его после купания в пруду. Он задержался на груди и некоторое время с наслаждением упивался этим, затем двинулся к пупку и исследовал его углубление до тех пор, пока она не начала извиваться и вонзаться ногтями ему в спину. Раздвинув ее ноги и опустив голову ниже, он почувствовал, как она застыла в ожидании, но как только его рот нашел бархатистую влажность ее женственности, она изогнулась в неконтролируемом порыве страсти.
— Медленно, нежно, любовь моя, — пробормотал он тихо, затем продолжил свой изысканный, мучительный культ, пока ее голова не стала метаться из стороны в сторону и она не застонала от наслаждения.
«Я тону, тону в водовороте такого невероятного…» Все мысли улетучились, когда она достигла болезненно сладостной, неуловимой вершины и осталась там, удерживаемая в этом очаровательном плену его искусными ласками.
Когда Квинт почувствовал, что ее тело уносится в вихре неконтролируемой страсти, и услышал, как она выкрикнула его имя в агонии освобождения, он поднял голову и накрыл ее своим телом, погружаясь в глубины жгучего великолепия, которое сжимало и затягивало его.
Стиснув зубы, он сдержался, чтобы не присоединиться к ее кульминации и продолжил движения глубоко внутри нее длинными, медленными, скользящими погружениями, от которых у них обоих перехватило дыхание… Когда он ощутил, что она снова поднимается на другой, еще более высокий уровень блаженства, он позволил своему телу выйти из-под контроля и отдался во власть безумной страсти, двигаясь настойчивее и быстрее до тех пор, пока они оба не взмокли от пота и едва не задохнулись.
Мадлен почувствовала последнее конвульсивное вздрагивание его плоти, когда закачалась на краю желанной пропасти и снова провалилась в водоворот сплошного ослепляющего экстаза, на этот раз забирая и его с собой. Он приподнялся над ней на руках и наблюдал за ее лицом, затем хрипло выдохнул:
— Посмотри на меня, Мадлен.
Она открыла глаза и встретилась с его взглядом, когда он выплескивал семя глубоко внутрь ее тела, а затем медленно опустился на нее и лежал, тяжело дыша, в то время как она гладила руками мускулы его спины и плеч.
Когда Квинт обнял ее и перекатил на себя, Мадлен легонько укусила его за плечо.
— Теперь нам обоим снова нужно искупаться. — Она замолчала и, слизнув капельку пота с маленького углубления под кадыком, усмехнулась.
— Но вначале мы могли бы съесть еще немного цыпленка, приготовленного Делфиной. Я всегда любила соленое.
Он разразился хохотом, притянул ее ближе для долгого, глубокого поцелуя.
— Никогда не меняйся, Мадлен. Будь всегда сама собой, для меня.
— Скакать без седла? Плавать обнаженной? Работать в коровнике? — Вызывающе спросила она.
— Можешь даже сажать рис и торговать с мускогами, я не возражаю. Только прости мне все мои жестокости и никогда не переставай любить меня.
— Мы оба жертвы, Квинт, но прошлое есть прошлое. Теперь у нас только будущее. Война закончилась, и мы сможем строить нашу жизнь в мире.
Озорная улыбка заиграла у него на губах:
— Американцы победили. Означает ли это, что теперь ты изменишь свои политические убеждения?
— Когда дело касается любви к тебе, Квинтин Блэкхорн, у меня нет политических убеждений.
Глава двадцать пятая
Дев остановился на берегу реки, чтобы дать Смутьяну напиться. Он спешился, опустился на колени и окунул голову в прохладную воду. Несколько мускогов, которые были с ним, одетые лишь в набедренные повязки, погрузились в воду.
— Он переправился здесь меньше чем день назад, — сказал Кабаний Клык Деву. Поднявшись и стряхнув воду с волос, он проследовал за своим кузеном к узкому повороту маленькой извилистой речушки. — Взгляни на следы копыт.
— Подкованные лошади и нагруженные мулы. Без сомнения, это Мак-Гилви. — Дев опустился на колени и стал внимательно разглядывать мягкую землю, где переправился караван. — Завтра мы нагоним их?
Кабаний Клык кивнул.
— Бочонки и ружья тяжелые. Мы скачем налегке. Прежде чем солнце окажется в зените, мы увидим этих людей.
Этой ночью. Дев лежал на своей подстилке, слушая жужжание насекомых и успокаивающее журчание реки. Гортанный разговор и редкие взрывы смеха не мешали его размышлениям. Он видел лицо Барбары, выгравированное в ночном небе. Ее красота горела ярче, чем все звезды. И снова боль потери вонзилась в него, словно острые когти. «Но я никогда не имел ее, чтобы потерять. Она всегда была предназначена для Веймоута или таких, как он».
И все же Барбара казалась такой безумно несчастной из-за перспективы выйти замуж за виконта и согласилась на помолвку ради спасения чести брата и жизни Квинта.
— Ну что ж, я ничем не могу помочь в отношении карточных долгов Монти, но жизнь Квинту я спас, — пробормотал Дев себе, беспокойно садясь и бросив камушек в воду.
«Интересно, убедил ли ее Монти не нарушать соглашения и выйти замуж за виконта, несмотря на побег Квинта. Мадлен была уверена, что нет. Это ничего не меняет. Ее уже не будет в городе, когда ты вернешься. Смирись с этим». И все же одна лишь мысль, что какой-то изнеженный аристократ прикасается к прекрасной Барбаре, наполняла его отвращением и ненавистью.
«Твоя желтоволосая женщина», назвал ее Мак-Гилви. И он был прав. Она навсегда останется его женщиной, даже если их будет разделять океан.