Сьюзен Кинг - Пронзенное сердце

Документ касался разделения земель, принадлежавших барону Роберту. Определенные участки были дарованы бароном двум монастырям в Йорке в память о его покойной жене. Другие земли, расположение которых детально описывалось, переходили к Джулиан и Бланш, причем должны были сохраняться за ними, не входя в состав приданого, — опять-таки, в память их матери.

Трясущимися от волнения пальцами Эмилин расправила старый пергамент. Это был документ на владение землей в долине — той самой, которой так настойчиво добивался Уайтхоук. Должно быть, Бланш специально спрятала его.

Несколько слов было нацарапано в нижнем углу рядом с королевской печатью. Чернила оказались теми же, что и на обратной стороне листа. Эмилин начала тихо читать вслух слегка охрипшим от волнения голосом.

«Землю, принадлежащую мне по праву, я завещаю своему сыну Николасу. Графиня Бланш». Крошечная подпись внизу гласила: «Уильям Кларк, священник».

Пораженная, Эмилин откинулась на спинку кресла. Леди Бланш умудрилась даже найти свидетеля.

Документ оказался подлинным и должен иметь юридическую силу.

Наряду с двумя монастырями землевладельцами в долине Арнедейл являлись леди Джулиан и леди Бланш, а вовсе не Уайтхоук.

Эмилин медленно перевернула листки

«Мой дорогой сын Николае».

Эмилин пришлось напрячься, чтобы разглядеть бледные буквы и понять странную смесь английского и французского языков. Большинство текстов писалось на французском или латыни, и их читать было привычно и легко. Лишь изредка писали на разговорном языке, обычном для дворян той поры, — смеси нормандского диалекта и английского.

Девушка начала переводить.

Мой дорогой сын Николас, — читала она, — мне сказали, что ты сейчас с Джулиан и Джоном. Это очень порадовало меня.

Я попросила, чтобы пришел священник, поскольку чувствую, что дни мои сочтены. Боль в груди мучает меня и отбирает последние силы. Бертран считает, что моя воля так же сильна, как и его. Он ошибается. Завтра я буду умолять его о прощении за тот грех, которого не совершала. Делаю это только ради того, чтобы когда-нибудь снова увидеть тебя, мой милый.

Но я знаю, что не доживу до тех пор, когда ты вырастешь и станешь мужчиной. Молюсь за то, чтобы Бертран в своей беспочвенной и дикой ревности не лишил тебя наследства. Да будет с тобой Бог.

Сохрани эту маленькую книжку в память обо мне.

Эмилин не смогла удержать слез. Леди Бланш не изменяла мужу. Письмо явно доказывало ее желание жить; больше того, она готова была признаться в том, чего не совершала, чтобы не расставаться с сыном. И — что казалось Эмилин самым главным — леди Бланш умерла не от голода.

Среди содержимого тех горшочков, из которых Эмилин заваривала себе чай, были ивовая кора и таволга, снимающие боль, а также ягоды боярышника и цветы наперстянки — лекарства от сердечных недомоганий.

Ослабленная голодом, с больным сердцем, леди Бланш могла умереть даже от небольшой дозы боярышника или наперстянки, которые опасны тем, что очень сильны и в больших дозах действуют как яд. Эмилин не поленилась проверить и обнаружила, что горшочек с сухой фиолетовой наперстянкой почти пуст.

Аккуратно сложив пергамент, Эмилин снова засунула его под обложку. Принесла небольшую сумочку из мягкой замши и, положив туда книгу, привязала ее к поясу.

Сквозь бойницу проникал холод и свет — еще не стемнело. Дрожа, Эмилин застегнула плащ и начала нетерпеливо ходить по комнате. Снизу долетали крики и хохот. Едва наступит темнота и замок затихнет, она убежит.

Плохо, что голова постоянно кружилась — сказывались голод и переутомление. Эмилин прилегла на широкую кровать, завернувшись, словно в одеяло, в свой плащ, и решила немного отдохнуть.

Из глубокого забытья Эмилин вывел стук копыт. Открыв глаза, она с ужасом обнаружила, что проспала до утра.

Золотой свет солнца на искрящемся снегу и на его фоне красно-золотые плащи сотен вооруженных всадников создавали картину, о которой мог лишь мечтать глаз художника. Королевские войска стремительным потоком проносились сквозь главные ворота замка. Развевались вышитые королевские знамена, пурпурная мантия Его Величества трепетала на ветру. Оглянувшись, король высоко поднял руку, а потом резко ее опустил. Это было не прощание, как поняла Эмилин, а сигнал.

Едва плотная масса всадников вылилась из чаши двора и потекла по узкому желобу подъемного моста, от нее отделились двадцать или тридцать всадников. Каждый держал в руке горящий факел.

Эмилин в ужасе смотрела, как они поскакали по двору, поджигая соломенные крыши строений, лепившихся к крепостным стенам. Огненные звезды взлетали в утренний воздух, оставляя за собой горящие Дома.

Эмилин не верила глазам. Король Джон приказал поджечь замок. И как раз в ту самую минуту, когда она пыталась понять, что происходит, один из всадников направился прямиком к главной башне, размахивая своим смертельным цветком. Как ни пыталась, Эмилин не смогла увидеть, что же он поджег.

Каратели кружили по двору, пока не выполнили свою страшную миссию, а потом галопом поскакали прочь. Прошло всего несколько минут. Король и его войско исчезли из глаз.

Сразу в нескольких местах взметнулись в небо огненные языки пламени. Хотя соломенные крыши были сырыми от снега, огонь разгорелся и уже начал охватывать стены. Воздух наполнился едким дымом.

Замки часто страдали от пожаров, причиной которых чаще всего служили кухни. Поэтому колодцы обычно располагались с учетом этой опасности. Эмилин услышала доносящиеся со двора крики — слуги и воины бегали с ведрами воды. Другие лопатами кидали снег, пытаясь сбить огонь.

Дым пробрался в комнату к Эмилин. Подбежав к двери, девушка поняла, что горит лестница. Башню охватил огонь. «Конечно, — подумала она, — королевские приближенные позаботились о том, чтобы сжечь склад Уайтхоука». Она сидела на готовом вспыхнуть факеле, состоящем из бочек с вином и элем, из сотен мешков и корзин с сухими продуктами.

Эмилин оставался лишь один выход: она побежала в уборную, схватилась за приготовленную веревку и, произнеся быструю и тихую молитву, начала спускаться.

Она оказалась в густой непроглядной тьме. Зажала самодельную веревку между ног, как учил ее еще в детстве Гай, с которым они частенько лазали таким образом на чердак в конюшне и обратно. Темнота давила. Запахи были стары и неприятны — они впитались в камни и раствор, скрепляющий их. Но к счастью, холодный воздух, доносившийся сверху, был еще свежим — дым пока не добрался сюда. Веревка качалась, и Эмилин то и дело ударялась о стену то спиной, то ногами. Косы ее застревали в щелях между камнями. Юбка мешала, еще больше затрудняя и без того нелегкую задачу.