Ирэн Фрэн - Желания
Однако она не хотела, чтобы ее касались его губы и обнимали его руки. Он сжимал ее все сильнее, а Юдит удивлялась, что в нем осталось еще столько мощи.
— Мне не нравится твое желание, — нашла в себе силы произнести она.
— Замолчи, — сказал Командор. — Я уже вышел из того возраста, когда меня волновало женское безумие.
Она извивалась, рвалась изо всех сил, но руки Командора сжимали ее, как тиски. И вдруг выпустили ее. Он уставился на Юдит, растерянную, задыхающуюся, не знающую, что делать. И этот взгляд, не отрывающийся от расстегнутой на груди блузы, его более светлый глаз, прикованный к ее коже, был для Юдит страшнее всего.
— В тот день, когда ты пришла, Юдит, в своей юбке с крупными складками и черном корсаже… Не говори, что ты не хотела меня соблазнить. Я обращался к тебе на «вы», а ты ко мне на «ты». У меня создалось впечатление, что ты совершенно раздета.
Внезапно голос его стал как у юноши, в нем слышалась дрожь, предвестница будущего наслаждения.
— И я рассказывал тебе об Ирис. Я до сих пор не трогал тебя, ради тебя самой…
— Замолчи.
— Ирис — потерянная любовь, Юдит. С тобой я исцелюсь от нее.
— Нельзя исцелиться от потерянной любви.
Сказав это, Юдит подумала о единственном сувенире, взятом со «Светозарной», — шелковом кусочке ткани, засунутом на дно сумки, и, неизвестно почему, ей захотелось заплакать. Но Командор уже положил руку ей на грудь — левую руку в замшевой перчатке, которую никогда не снимал, и это было странное ощущение — надушенная кожа животного, обтягивавшая контуры его руки.
— Оставь меня, Командор.
Его рука крепче сжала ее грудь.
— Теперь тебе придется называть меня настоящим именем. Ты будешь называть меня Мануэль.
Теперь уже две руки исследовали ее тело, и за его глубоким дыханием Юдит чувствовала темную силу, пытавшуюся смешаться с ее силой, у нее было ощущение, что он вытягивает из нее жизнь. А самым страшным было то, что это было приятно.
С усилием Юдит отодвинулась от него и прильнула к окну. И вдруг увидела запутавшийся в нижних ветках кедра предмет. Это было так удивительно, что Юдит рассмеялась.
— Нет, — сказала она Командору и на этот раз с силой оттолкнула его.
— Берегись, Юдит, мое терпение кончается…
Она не дала ему договорить.
— Береги картины! — крикнула она, а мгновение спустя уже летела по лестнице. Она промчалась по бесконечным коридорам, ворвалась в парк, сорвала шелковую ткань, запутавшуюся в ветвях кедра, и выбежала через задние ворота, а точнее, маленькую калитку, от которой вели ступеньки на пляж. И именно там, на самом верху скользкой лестницы, которую он не решался преодолеть, оцепенев от холода, но все же не в силах вернуться на «Светозарную» и посмотреть в глаза Рут, промокший от дождя и слез Тренди увидел Юдит, смеющуюся и размахивающую его шелковым шарфом.
Эпилог
Завершая рассказ об этой странной и, на самом деле, очень короткой эпохе, поскольку она была связана с недолговечной модой, охватившим мир на несколько месяцев желанием поиграть в конец света, одинокий и хранимый обратным ходом времени историк продолжает спрашивать себя, как тонкие нити могут до такой степени связывать судьбы отдельных людей и огромные толпы. В последний раз прочитывая документы, позволяющие восстановить жизнь Матье Флоримона и его подруги Юдит Ван Браак, внимательно просматривая фильмы Командора, вновь перелистывая газеты и журналы того времени, историю капитана, записки Корнелла об обитателях «Светозарной» и «Дезирады», неудовлетворенный и обеспокоенный хроникер хотя и не может больше ничего переделать из написанного, тем не менее испытывает некое сомнение.
С началом года все снова встало на свои места. Пришла весна, а за ней лето, а потом другие зимы, другие спокойные весны, и ветреные осени, и жаркие лета. Конец мира не наступил, а золотой век тем более. В свои права вступила пошлость. Изгнанный из библиотеки за незаконное присвоение книг, Нюманс вернулся вместе с Беренисой на родные острова. Малколм и Рут переехали жить на Барбадос. То время, когда они не плавали на яхте, профессор был занят тем, что собирал сведения о прошлом враждебных домов и записывал то, что рассказывали последние главные действующие лица этой истории. Решив, что дело наконец закончено, он поместил эти огромные архивы в банковский сейф, где, как он предполагал, они будут под надежной защитой, потребовав, чтобы сейф не вскрывали максимально возможный срок. Архивы профессора были самым тщательным образом проанализированы и послужили основой этого произведения. Корнелл так и не совершил путешествие на Рокаибо, но при каждой встрече с Тренди и Юдит он дотошно расспрашивал их и вел записи с потрясающей точностью. Избавившись, наконец, от «Светозарной» и своей собственной истории, Рут тоже стала многословной и часто обращалась к воспоминаниям, но они слишком интимны, чтобы воспроизводить их в этом рассказе.
А мир продолжал идти своей дорогой со своими обычными потрясениями. Как и предполагалось, кардинал Барберини стал папой. Долгое время он боролся с приверженцами оккультизма и черной магии. Когда общество вновь обратилось к религии, он возвратил Ватикану его пышность и роскошь и выступил меценатом всех точных наук.
Особенно он поощрял исследования, связанные с болезнью. Еще несколько лет болезнь продолжала занимать умы, много людей умерло, но лекарство, в конце концов, было найдено. Болезнь понемногу сошла на нет, так же, как и возникла. После многочисленных официальных дискуссий, прославляющих свободу слова, теперь снова можно было без страха произносить запрещенные слова и молчать, когда хотелось; и, наконец, в ознаменование столь счастливого избавления были вручены медали тем, кто, будучи заражен, получил шанс выздороветь.
Дракену тоже воздали по заслугам. По мнению музыковедов, лихорадка, одиночество и молчание, в котором он вынужденно пребывал, только развили его композиторские способности. И действительно, именно в те месяцы, когда все считали его умершим, он написал свои лучшие произведения: ораторию, прелюдии, две сонаты и, наконец, «Великую симфонию света и тьмы», вместе с «Сансинеей» сохранившуюся в памяти потомков.
Судьба — или дьявол, столь часто делающий все по-своему, — жестоко обошлась с Крузенбург. Вскоре она вышла из моды, исчезла из виду, ее забыли. От царства тьмы все постепенно перешли к царству света. Кроме сверкания, сияния и белизны не было разве что салюта. Так приветствовали новое время, из которого, вопреки всем своим усилиям, Констанция фон Крузенбург вскоре канула в такую безвестность, что до сего дня никто не знает, как и когда закончилась ее жизнь.
