Евгений Салиас - Владимирские Мономахи
И этот говор расходился по дому, а из дому шел по Высоксе.
Между тем в гостиных уже были важные степенные, но какие-то диковинные гости. На вид они были дрянь сущая… Какие-то худолицые, поджарые, будто корчащие из себя важных людей, но знающие сами, что они дрянь. Все кругом в доме сознавали, да и они тоже сознавали, что они важны не сами по себе, а важны только тем, что в этом доме совершено смертоубийство.
По приказанию «главного» с крестом на шее было доложено вновь уже официально барину Дмитрию Андреевичу:
— Отделение верхнего земского суда. Статский советник и кавалер Колокольцев с двумя заседателями.
Басанов, уже успокоившийся и готовый к приему следственной комиссии из наместничества, слегка смутился, услыхав фамилию: «Колокольцев». Он старался что-то вспомнить и не мог… Но эта фамилия ему сказала что-то особенное.
Приезжее отделение суда как-то само собой распалось на три части. Трое чиновников вошли, прошли в гостиную и сели… Главный с крестом на шее достал табакерку, нюхнул и стал странными глазами оглядывать мебель, английские часы на мраморной тумбе, картины, бронзу… Его глаза будто говорили:
«Ничего! Вещи хорошие… Пригодятся…»
Он будто сюда приехал все это купить, но зато дешево…
Двое его спутников были важны, но к нему относились подобострастно вежливо.
В соседней комнате, полуприхожей, остались, сами себя в ней задержав, пять человек, в длиннополых кафтанах с ястребиными лицами…
Наконец, в передней уселись и мирно беседовали с дежурными еще с полдюжины не то приказных и подьячих[27], не то простых писцов, по имени: «земские ярыги»[28].
XXVIII
Со следующего дня в Высоксе был уже будто новый хозяин.
Жизнь пошла на новый лад.
Гостиная барыни больше всею понравилась «отделению верхнего суда». И светлее, и покойнее, и ближе от всего…
В этой комнате все и устроили. Мебель вынесли вон, поставили три стола, один большой и два поменьше и прибавили большое кресло для статского советника Колокольцева, два кресла поменьше для его двух помощников, простые стулья для подьячих и писарей.
Отделение сказало, что оно кушать привыкло не позднее полудня, любит черный квас и сбитень[29], в конце обеда, пожалуй, и вино заморское «ромарей», и венгерское. Ужин не позднее восьми часов.
Ввечеру отделение выходило погулять в сад… Спрашивало, работают ли на заводах девки слободские, а если работают, то гуляют ли ввечеру в саду… Им бы следовало таковое дозволить ради отдыха от работы.
Высокса притихла… Всякий ходил, как пришибленный… «Нынче ты ничего, а завтра злодей, а послезавтра и острожный»[30].
На допросе, у стола, где сидел статский советник Ельпидифор Алексеевич Колокольцев, перебывало с девяти часов утра много народу. Первым пришел барин сам и сказал, как дело было…
— Приехал с охоты, и мне доложили…
Все, кто шли потом, говорили:
— Знать не знаю и ведать не ведаю. Убили. В ночь. Князя Никаева! Не то ножом, не то поленом. Может, и из ружья. Кто? Бог его знает. Мы не видали. Приехал барин, мы доложили.
Дарья Аникитична молчала и глядела, глядела и молчала…
— Скажите, сударыня, хоть что-нибудь! — строго заявил Колокольцев.
Но Дарья Аникитична только потрясла молча головой.
Сусанна Юрьевна сама первая заговорила:
— Нечего меня спрашивать! На то вы и судьи, чтобы учинить розыск, все разобрать и виновного найти… А меня прошу не тревожить. Я сама никого не убивала. Кто убил, никому не ведомо. Как же это мне знать? Но если бы я и знала, то не сказала бы.
И она произнесла все это сурово и важно.
Вместе с тем она позвала Ельпидифора Алексеевича любезно и кокетливо к себе вечерком на чашку чаю с калужским тестом, кстати тоже отведать изделия всякого из стряпни собственного крепостного кондитера.
Колокольцев, ухмыляясь, поблагодарил за честь и обещал непременно быть, понимая, что «суть» дела можно обделать только с красавицей.
Онисим Гончий на допросе заявил холодно:
— Смекаю я, кто в смертоубийстве виновен, но сказать не могу. Ввечеру у Сусанны Юрьевны, беседуя, кой-что могу вам пояснить… не для записи… а так по дружеству…
Колокольцев тоже согласился, улыбаясь…
И ввечеру они втроем действительно всю суть дела выяснили и порешили.
Уже поздно, вернувшись сверху к себе, начальник «отделения» был в восхищении от красавицы барышни, а равно и от ума Онисима Абрамовича.
— А он из простых писарей, как и я… — заявил он своему первому помощнику.
На следующий день первым к допросу был вызван снова сам барин.
Судья передал ему свои подозрения «как дело было», убеждая сознаться во всем и положиться на монаршую милость.
Басанов упорно отрицал «возведенный врагами поклеп».
В следующие дни началось что-то такое непонятное, мудреное, темное, диковинное, что Высокса ахнула… И длилось это более недели…
С проволочного завода привезли знахарку, колдунью Ешку, маленькую калмычку, уже старушенцию, но лукавую и умную…
Она оказалась главным свидетелем, осветившим все дело, и направила «розыск», куда следует. Двое заводских крестьян и один дворовый были взяты под стражу с тем, чтобы быть отправленными под конвоем в наместничество…
Отделение собиралось уезжать…
Накануне отъезда, вечером, Колокольцев, наедине, заперев свою дверь на ключ, считал толстые пачки ассигнаций… Всего было двадцать пять тысяч… Главный судья сиял…
— Ай, голова! Ай, какая голова! — шептал он. — Не видывал таковых. Вот бы его из этой канцелярии заводской, да в нашу бы взять. Про нас сказывают люди: крючки де судейские! Нет, голубчики, у вас вот тут молодец — истый крючок. Всю империю зацепить, прицепить и поволочь сможет… Недаром и прозывается особо… Кличка по шерсти: истинно гончая собака, след зверя носом находящая…
Наутро все вздохнули свободно и радовались. «Отделение» выехало восвояси, захватя и главных преступников…
— Умница ты, Гончий! Умница! — восторженно повторял Басанов.
Гончий благодарил и радостно ухмылялся… но как-то загадочно… Однако этого, кроме Сусанны Юрьевны, никто не замечал. Сама же она была несколько озабочена и не умела скрыть какой-то тревоги… «Ох, перехитрит, пересолит», — думалось ей.
Прошло три недели… Высокса вся от мала до велика снова встрепенулась, а затем будто тотчас замерла от перепуга.
Новое «отделение» явилось из наместничества распутать напутаное первым.
— Ну вот она… началась! — воскликнул Денис Иваныч.
