Элизабет Гоудж - Гентианский холм

Доктор кнутом поторопил Эскулапа, и они быстро покатились к дому и с первыми лучами заката въехали во двор. Стелла с корзиной устремилась по дорожке — входная дверь была широко открыта ей навстречу — через прихожую на кухню прямо в объятия матушки Спригг. Здесь собрались все: отец и матушка Спригг, Сол, Мэдж, Ходж и Серафина. Стелла переносилась от одного к другому, как будто они не виделись годы. В большой кухне было тепло от камина, тени играли в прятки на потолке и стенах. Медные горшки и кастрюли звенели и сияли, стоял восхитительный запах пирога с крольчатиной. Скоро зажгут свечи, и они сядут ужинать, а потом отец Спригг откроет Библию и будет читать вечернюю главу, и волшебство наполнит комнату. Куда бы Стелла ни уехала, что бы ни делала, Викаборо навсегда останется ее домом.

Глава III

Захария, лежа в своем гамаке с закрытыми глазами и закинув руки за голову, слышал потрескивание огня в камине, наблюдал за игрой отблесков на медной посуде и за Стеллой, наклонившейся над своей тарелкой с пирогом. Он чувствовал запах пирога с крольчатиной, его аромат, поднимающийся над отвратительными запахами кубрика, и поморщил нос.

— Чему ты усмехаешься, болван? — раздался угрюмый голос рядом с ним.

Захария открыл глаза и с интересом посмотрел на большую груду костей и тряпья в другом гамаке. Это был мичман Майкл Бурк, который теперь занял место, освободившееся после Кобба. Захария не любил его так же сильно, как любил незабвенного Кобба, но он все-таки заполнил собой постоянно ноющую пустоту. В этой новой дружбе роли покровителя и протеже поменялись: теперь Захария отеческим оком присматривал за Майклом. В этом мире смерть имеет привычку вмешиваться в жизнь до того, как мы сумеем выплатить наши долги, и остается только одно — платить их за других. Майкл нисколько не был похож на Кобба, не считая рыжих волос, но он способствовал тому, что Захария чувствовал, что оказал услугу Коббу, и был счастлив этим одолжением.

Майкл был рожден для тревог. Казалось, что даже его достоинства, соединенные с недостатками, которые разрушили его стремление к покою, не приносили ему пользы. Его храбрость в соединении с пылким характером и еще большей дерзостью приводили только к ссорам и всевозможным беспокойствам, а его чувство справедливости, которое было само по себе хорошо, не позволяло ему принимать жестокие наказания той эпохи, в некотором смысле рассчитанные на успокоение раздраженных чувств. Его ненависть к любому виду обмана соединялась с язвительным языком. Он был не способен терпеливо принимать страдания. Юность его была трудна и горька, в ней не хватало радости. Хотя и детство Захарии не было усыпано розами, он все же знал, в чем можно найти радость. Но неизменность Божественной любви и красота природы, непобедимое мужское честолюбие не привлекали Майкла. Он был горожанином до мозга костей, к тому же и гедонистом. Он любил шум. Самым ценным из всего, что он привез из морского путешествия, были инструменты для воспроизведения звуков. Отвратительный «бычий рев», который Сол подарил Захарии, был предметом его восторженной страсти. Настолько различными были их интересы, что иногда они сами удивлялись своей дружбе. Но они были ирландскими аристократами. И жили они по одним законам.

— Запаху пирога с крольчатиной, — пояснил Захария.

— Не чувствую ничего, кроме обычной вони.

— Тот пирог из Девоншира.

— Ну и болван же ты, — проворчал Майкл, укладываясь спать.

Майкл был на несколько месяцев старше Захарии. Он выглядел, как обтянутый кожей скелет, высокий и неуклюжий, но тем не менее обладал редкостной крепостью и силой, и никто не рисковал бороться с ним. Его худое некрасивое лицо, однако, не было лишено обаяния из-за детской доверчивости его зеленых глаз. Он обладал бесконечной верой в людей, что являлось причиной многих его несчастий. Он считал всех такими же порядочными, как и он сам, а когда оказывалось, что это не так, ему трудно было удержаться от возмездия. Благодаря этому его одежда большей частью была в лохмотьях, но он ухитрялся носить их элегантно, что выдавало в нем воспитанного человека. Захария никогда не видел Майкла рядом с женщиной, но представлял себе, что тот вел бы себя вежливо и учтиво.

— Ты на Темзе, Майкл, — пробормотал Захария. — Завтра Лондон. На следующей неделе — Гентианский холм.

В ответ он услышал только храп. Майкл спал, а Захария снова без помех отдался во власть божественных мечтаний. Его буйное воображение не всегда рисовало такие восхитительные картины — оно могло быть орудием зла в дьявольских руках, — но сегодня оно позволяло ему быть там, где он хотел.

Он представил себе летнюю ночь и отражение звезд. Он видел тихие фигуры людей на вахте, тусклый отблеск фонарей на их внимательных лицах, слышал плеск волн о борта и вибрирующий гул оснастки. Впереди в густой темноте была Англия с мерцающими береговыми огнями. Наконец они были дома. И наконец-то на следующей неделе он будет на Гентианском холме.

В Викаборо сейчас закончили ужинать и все сидели за столом с опущенными головами, а отец Спригг в очках громко читал из Библии: «Всему и всем — одно: одна участь праведнику и нечестивому, доброму и злому, чистому и нечистому, приносящему жертву и не приносящему жертву; как добродетельному, так и грешнику; как клянущемуся, так и боящемуся клятвы»[20].

Как только прозвучали золотые слова, Стелла подняла голову и посмотрела на старину Сола в углу. Их взгляды встретились, и Сол улыбнулся. Потому что он еще не ушел туда, где отдыхают. Захария был рад, что снова видит его.

Захария оставил их в старой кухне и вышел. Овцы спали под тисовым деревом на Беверли-Хилл, в воздухе стоял запах сена и клевера. Он прошел Теффети-Хилл, вышел через калитку и направился к деревне. В окнах хижин, окружавших церковь, горел свет, и Захарию встретил запах жимолости. Он прошел вымощенной плитами дорожкой к двери доктора, поднял задвижку и вошел. Вечер становился холодным, и в кабинете за каминной решеткой горел огонь. Доктор оторвался от книги, которую читал, и улыбнулся так, как только может улыбнуться мужчина своему единственному сыну, и трубкой показал на кресло. Они сидели и говорили, воскрешая то время, когда они в последний раз беседовали в этой комнате. Захария сказал, что с ним все в порядке. Он нашел ту мудрость, которую искал. Он узнал, что такое слава и как покорять страх. Он научился не бояться ужаса и избегать его. Он много путешествовал, и ветер странствий зажег светильник его веры. Теперь он узнал все и вернулся домой.

— Все? — уточнил доктор, и легкий сарказм в его голосе не смог скрыть сожаления.