Странный Брэворош - Сергей Николаевич Полторак
что нет больше папки и ругать больше некому. И стричь его теперь тоже никто никогда не будет. Мальчик представил себе, как его не- стриженые волосы все растут и растут. Вот из-за них уже не видно коляски и даже всей хаты. Стало очень одиноко и страшно. Глебушка нагнулся, взял в руки портфельчик и без колебаний открыл его. Он ожидал, что случится что-то волшебное, неожиданное. Так и произо- шло. Как только он открыл застежку портфельчика, дверь отворилась и на пороге появилась мамка. Она стояла в проеме двери и печально смотрела на сына. Глебушке стало неловко от своего самовольства:
–
Портфельчик
папкин,
–
пролепетал
он,
словно
ситуация
нуж-
далась
в
каком-то
пояснении.
–
Теперь он твой – ты же единственный мужчина в семье, – ска-
зала
мамка.
–
Открывай,
не
стесняйся.
В портфельчике лежало несколько волшебных вещей. Во- первых, это был настоящий химический карандаш с металлическим колпачком на конце, чтобы не ломался грифель. Был там и перочин- ный ножичек, который папка называл трофейным. Ножичек был малюсенький, как игрушечный. Но главное – он был складным и на удивление острым. Глебушка это знал точно, потому что папка не раз и не два точил им свой химический карандаш. Делал он это на удивление ловко. Грифель получался ровненьким и красиво ограненным со всех сторон. Но главным богатством, хранившимся в портфельчике, было, конечно, настоящее увеличительное стекло, которым можно было выжигать на чем угодно: хоть на дереве, хоть на руке. На дереве получалось красиво, а на руке очень больно. Глебушка это знал наверняка, потому что видел, как однажды папка выжигал у себя на руке появившуюся неизвестно откуда бородавку. Папка кривился тогда от боли, но бородавку выжег напрочь. Вот такой герой был у него папка.
И еще в портфельчике лежала фотография. Точнее, даже не фотография, а открытка, похожая на фотографию. На ней было изображено что-то не совсем понятное: огромные дома, широченная улица и на ней столько народа и машин, что во всем райцентре не наберется.
–
Это
Америка!
–
догадался
Глебушка.
–
Нет, это не Америка, сынок, – грустно улыбнулась мамка. –
Это Ленинград. Папка всегда мечтал там побывать. Говорил, что там,
представляешь,
летом
не
бывает
ночей!
Светло,
как
днем!
–
И
люди
не
спят?!
–удивился
Глебушка.
–
Не знаю, – смутилась мамка. – Спят, наверно, как не спать.
Только
все
равно
чудно
как-то.
И
еще
папка
говорил,
что
в
Ленин-
граде недавно открыли очень красивое метро. Это такие поезда,
которые ездят
под
землей.
–
Под
землей?
–
засомневался
Глебушка
и
вспомнил
опять
пап-
ку. Он ведь теперь живет под землей. – Вот вырасту и повезу тебя в
Ленинград,
–
твердо
решил
Глебушка.
–
Посмотрим,
как
там
люди
живут.
А
ночевать
уедем
в
Мартоношу!
–
Договорились,
–
сказала
мамка
и
почему-то
заплакала.
10.
Волшебство – вполне обычное дело. Надо просто уметь колдо- вать или иметь знакомого волшебника. Глебушка это знал всегда.
Вечером к ним во двор заглянул голова сельсовета Мыкола Гри- горич. Мамка предложила ему пройти в хату и выпить «с устатку», но Мыкола Григорич решительно замахал рукой:
–
Я, Марийка, к тебе не просто так зашел по-соседски. Я к тебе
по
важному
делу
зашел.
По
делу,
можно
сказать,
государственному.
Мамка удивленно посмотрела на Мыколу Григорича. На лице ее появился испуг.
–
Какое
такое
государственное?
Я
что,
депутат
сельрады?
Или,
может, секретарь райкома? Не шуткуйте, Мыкола Григорич, объ-
ясните
толком.
–
Ты,
Марийка,
не
секретарь
райкома,
это
дело
известное.
Кстати, Вэлыкохатько, второй секретарь райкома, из партии по-
летел. И из райкома полетел, конечно. За грубость с товарищами.
Инфаркт Васыля – это, оказывается, так, грубость. Но партийное
расследование было. Все ж, как ни крути, а Никита Сергеич наш,
за
народ
стоит.
Глебушка представил себе, как Никина Сергеич, похожий на сказочного богатыря, стоит, широко расставив ноги, а за ним – ме- ленький такой народ. Народ к ножище его прижимается, трется об нее, как плешивый кот Барсик. А из огромной хаты-райкома прямо в окно вылетает гадкий Вэлыкохатько. Картуз с него слетает, а он летит выше неба и орет:
–
Помогите,
добрые
люди,
помогите!!!
А люди ему не помогают, только кулаками с земли грозят.
–
Так
вот,
Марийка,
–
Мыкола
Григорич
заговорил
своим
зычным поставленным голосом. – Тебе хлопца теперь надо под-
нимать.
Одной,
как
ты
понимаешь.
Колхоз,
конечно,
поможет.
И я по-дружески, по-соседски. Но возможности наши пока, сама
знаешь, не очень значительные. Ограниченные, можно сказать, эти
возможности, хотя они, эти возможности, пока и есть. Главное, –
Мыкола
Григорич
сокрушенно
посмотрел
на
Глебушку,
–
парень
у тебя хотя и смышленый, но, сама знаешь, инвалид практически.
В селе у нас из медпомощи – только Галька-фельдшерица, а это,
как
известно,
меньше,
чем
ничего.
От
нее
только
вред.
Заболеешь,
не
дай
Бог,
она
такого
тебе
предпишет,
что
лучше
бы
сразу
помер,
без
ее
издевательства
над
человеческим
организмом.
–
К чему
вы
это
все,
Мыкола
Григорич?
–
К тому, что и в районе тебе с хлопцем не помогут. И в области
даже. Нет у них, как бы тебе, дурехе, проще сказать, подходящего
консилиума,
поняла?
–
Так,
может,
в
самый
Киев
за
ним
съездить?
–
напряглась
мамка.
–
За
кем
съездить?
–
растерялся
голова.
–
Ну, за этим, как вы сказали, за лекарством этим, за консили-
мом,
или
как
там
его,
–
еще
больше
засмущалась
мамка.
–
Эх, Марийка, – Мыкола Григорич стиснул в кулаке свой кар-
туз. – Не в лекарствах тут дело, хотя и без них никуда. Тут светилы
нужны,
понимаешь!
Такие,
чтоб,
как
рентген,
хлопца
глазами
про-
щупали, умными руками помяли и решили, фигурально выражаясь,
как его продиагностировать. Нет у нас таких! Ни в Кировограде,
ни даже в Киеве! Все силы война прибрала. До сих пор медицина
оправиться
