Достоин любви? - Гэфни Патриция
Она спрятала фотографию и задвинула ящик.
«Мне не нравится ваша прическа, — заявил ей лорд д’Обрэ. — Больше не стригитесь». Рэйчел потрогала бесформенные, неровно отрастающие пряди, вспоминая, как он прикасался к ним. (Зачем он это сделал?) Из всех унижений, что ей пришлось перенести, когда она оказалась в тюрьме, — включая конфискацию личных вещей, присвоение номера, чудовищный «медицинский осмотр», — самой оскорбительной для юной Рэйчел Уэйд оказалась процедура стрижки. Ее остригли наголо: надзирательница так плотно прижимала ножницы к темени, что едва не сняла с нее скальп. До этого момента ей каким-то образом удавалось сдерживать слезы, но, когда она провела рукой по голове и ощутила под ладонью колючую щетину на голой коже, плотину прорвало. Ее даже не стали ругать: такое явно случалось не впервые. Стрижка проводилась регулярно, но после нескольких первых лет ее стали стричь не так коротко, оставляя на голове короткий «ежик», а за полгода до намеченного освобождения перестали стричь вообще. И пусть лорд д’Обрэ издевается сколько его душе угодно, для Рэйчел ее теперешняя прическа и впрямь была роскошью.
Она задула свечу, и дымный запах сгоревшего фитиля защекотал ей ноздри. Какой чудный запах! Рэйчел легла, укрывшись простыней, одеялом и покрывалом с вышивкой тамбуром. Три слоя тепла: какое баловство! А под головой — вместо ее собственной, свернутой валиком одежды — у нее была настоящая подушка! Никто не следил за ней сквозь зарешеченный «глазок» в двери. Ничьи вопли или плач не разбудят ее среди ночи.
Но ей ни за что не уснуть на этом нелепом матраце! Это же не постель, а скорее пуховое облако. Просто подумать смешно, до какой крайности могут дойти люди! Даже в роскоши надо знать меру.
Церковный колокол пробил половину часа. Она уснула прежде, чем в воздухе замер звон последнего удара.
4
Рэйчел проснулась, как всегда, в пять утра, но в этот день ее не поднял с постели вой тюремной сирены. Она проснулась сама: легко и просто открыла глаза в полной тишине. Было еще совершенно темно. В котором часу встают слуги лорда д’Обрэ? Надо было спросить вчера вечером. Рэйчел прислушалась, не возятся ли где-нибудь слуги, но вокруг не раздавалось ни единого шороха. Можно было подумать, что Линтон-Грейт-холл укрыт толстой снежной периной.
Когда она вновь открыла глаза, уже пели птицы, а в щель между синими шторами проникал яркий свет. Рэйчел выскочила из постели, словно ее обожгли крапивой. Который час? Ни настенных, ни тем более карманных часов у нее не было. Трясущимися руками она кое-как натянула на себя одежду. Сердце отчаянно колотилось в груди, во рту пересохло. Она опоздала, и теперь они… они ее…
Она прижалась лбом к дверному косяку, переводя дух и вытирая вспотевшие ладони о подол платья. Ничего они ей не сделают. Не занесут в кондуит отметку о ее плохом поведении, не обвинят в лености и праздности, не прибавят на этом основании штрафной час к ее тюремному сроку. Все с ней будет в порядке. Она же экономка. Новая экономка в доме его светлости.
Как раз в эту минуту прозвонил церковный колокол, у Рэйчел едва не подкосились ноги от облегчения. Шесть! Всего шесть часов утра. Слава тебе Господи.
В ее крыле здания было тихо: здесь больше никто не жил. Она пересекла коридор, заглядывая через открытые двери в необжитые, пахнущие затхлостью комнаты непонятного назначения. Там, где коридор, ведущий к центральной части дома, поворачивал под прямым углом, находилась часовня — небольшое, холодное, как склеп, каменное помещение с запыленными витражными окнами. Рэйчел прошла под аркой и оказалась на лестничной площадке. Ступени вели и вверх и вниз. Служебная лестница, догадалась она. Отсюда можно спуститься в подвал. Не там ли кухня? Несомненно, там. Но она решила сперва осмотреть помещения на этом этаже.
Когда она повернула за угол, каменный пол сменился паркетным — должно быть, эта часть дома являлась новейшей пристройкой. Рэйчел дошла до столовой и заглянула внутрь. Вчера вечером здесь было слишком темно, она не сумела ничего толком разглядеть. Парадная столовая с высоким потолком выглядела очень внушительно, вокруг громадного полированного стола были расставлены стулья на сорок персон. Но в ярком утреннем свете было заметно, что обстановка поблекла и обветшала. Ну что ж, вот и работа для нее: надо навести здесь порядок, чтобы все засияло. С таким заданием Рэйчел могла справиться с легкостью: кто, как не она, каждое утро на четвереньках полировал до блеска выложенную плиткой лестничную площадку перед дверью камеры на протяжении последних десяти лет?
Читальня, бильярдная, утренняя столовая. И гостиные, большие и малые, — не меньше полудюжины гостиных только на этом этаже, считая ту, где они с лордом д’Обрэ пили кофе вчера вечером. Парадный холл с необъятным камином и закопченными балками под потолком, в котором мог бы запросто поместиться весь дом ее отца. Стены были увешаны оленьими рогами, старинными мушкетами, саблями, пиками, щитами и копьями. А ведь в доме еще имелась ружейная комната: настоящее мужское логово с темными, обшитыми дубом стенами, где хранилось современное оружие и охотничьи трофеи. В комнатах, выходивших на северо-запад, убожество и запущенность обстановки скрадывались благодаря великолепному виду на речку Уик, сверкающую серебром под лучами утреннего солнца.
Вернувшись в старое крыло, Рэйчел спустилась по истертым каменным ступеням в подвал и услышала чей-то голос, доносившийся из-за двери, расположенной примерно в середине узкого коридора. Подходя ближе, она замедлила шаг. Теперь она отчетливо различала сразу несколько голосов, мужских и женских, а также стук столовых приборов. Значит, здесь столовая для слуг. Они завтракают.
Рэйчел остановилась в нерешительности. Что ей делать? Прямо так взять и войти? И что сказать для начала? А может, кто-то из них заговорит первым? От волнения у нее заныло под ложечкой. Она назовет им свое имя и объявит, что она — новая экономка. «Здравствуйте…» Нет, не так. «Доброе утро. Я — Рэйчел…» Нет, не годится. «Я — миссис Уэйд. Я новая экономка». А потом… она не могла вообразить, что будет потом. Будь что будет. Пусть все идет своим чередом. Слуги что-нибудь спросят, она ответит. Она будет смотреть им в глаза и разговаривать с ними, то есть делать то, что ей категорически запрещалось на протяжении последних десяти лет.
Расправив смятые юбки и пригладив волосы, Рэйчел выпрямилась. В горле у нее стоял ком, но она решила не обращать на это внимания. Сейчас или никогда. Глубоко вздохнув, она заставила себя переступить через порог столовой для прислуги.
Их было слишком много! Кто-то умолк на полуслове, в комнате мгновенно воцарилась тишина. Она оглядела обшарпанный дубовый стол. Половина стульев вокруг него пустовала, но все же… сколько лиц! И все они поворачиваются к ней, смотрят, глазеют, таращатся, пялятся, меряя ее взглядами с головы до ног! Рэйчел не отвела глаз. Ведь если бы она смалодушничала, отвернулась, ссутулила плечи и попыталась стушеваться, то лишилась бы этого места, а вместе с ним и последней возможности спастись. Поэтому она выдержала устремленные на нее взгляды, хотя они кололи ей кожу, как иголками. Но не смогла, просто не сумела вымолвить ни слова.
Молчание затягивалось, становилось неловким. И тут кто-то засмеялся. Да, это был смех — визгливый, злорадный женский смех. Рэйчел неимоверным усилием воли заставила себя взглянуть на женщину лет двадцати с небольшим, темноволосую, с остренькой лисьей мордочкой и черными глазками-бусинками. Мальчишка в грубой одежде конюха, сидевший рядом с ней, тоже начал хихикать.
Голос Рэйчел, едва пробивающийся сквозь смешки, мучительно задрожал:
— Доброе утро. Я Рэйчел… Я… миссис Уэйд. Новая экономка.
Женщина с лисьей мордочкой заглушила новый взрыв смеха, поднеся к губам стакан молока. Она вела себя как школьница, только смех у нее был не шаловливый, а злобный. Никто по-прежнему не вымолвил ни слова, но наконец горничная по имени Сьюзен, та самая, что вчера проводила Рэйчел в ее комнаты, пришла ей на помощь. Поднявшись из-за стола и сделав книксен, она затараторила:
