Элизабет Вернер - Влюбленная американка
— Тут дело не в простуде, — возразил доктор. — Вам нужно хоть немного отдохнуть от своих занятий, которые полностью вас поглощают. Если так будет продолжаться и дальше, вы доведете себя до могилы. Я вам давно уже предсказываю такой конец. Вы меня приводите просто в отчаяние. Что можно поделать с пациентом, который кротко выслушивает советы, обещает им следовать, а на деле поступает вопреки предписаниям врача?
— Я всегда исполнял ваши предписания, — тихо ответил профессор.
— Да, но только формально! — заметил Стефан. — Я, например, советую вам рано ложиться; вы действительно ложитесь, но, вместо того чтобы спать, требуете лампу, окружаете себя книгами и читаете до двух часов ночи, а иногда даже до четырех. У вас еще очень крепкий организм; другой на вашем месте давно бы уже пропал. Пока пострадали только ваши нервы — они у вас расстроены до последней степени, но если вы и впредь будете продолжать такой образ жизни, то могу поручиться, что через год у вас разовьется чахотка.
Профессор опустил голову на руки и спокойно проговорил:
— Тем лучше!
Доктор возмущенно вскочил со стула:
— Вот до чего вы дошли! Жаждете смерти! Нет, бог с ней, с вашей ученостью, от нее один вред для души и тела.
Фернов тоже поднялся с места.
— Простите меня, доктор, — с грустной улыбкой ответил он, — я плачу вам черной неблагодарностью за вашу заботу. Сам знаю, что мое здоровье совершенно подорвано, и ни ваше желание мне помочь, ни лекарства его не восстановят.
— Да, лекарства вам не помогут, — согласился Стефан. — Для вас существует только одно радикальное средство, но не стоит и упоминать о нем, так как вы все равно им не воспользуетесь.
— Что же это за средство? — рассеянно спросил профессор, пробегая глазами брошюру, лежавшую на столе.
— Вы должны в течение года — целого года! — не прикасаться к перу, не заглядывать ни в одну книгу и не думать о своей науке. Вместо того вы обязаны укрепить и закалить свое тело. Для этого я рекомендую вам выполнять различную физическую работу на свежем воздухе — например, колоть дрова, копать землю, и тому подобное; тогда у вас улучшится обмен веществ, появится аппетит, вы окрепнете и ваш организм сможет сопротивляться влиянию погоды. Не смотрите на меня удивленно: при таком сильном расстройстве нервной системы, как у вас, нужно действовать решительно. Я глубоко убежден, что подобное лечение, если вы его будете точно придерживаться и начнете немедленно, избавит вас от опасности серьезно заболеть.
Профессор недовольно покачал головой.
— Как видно, доктор, меня трудно спасти, — заметил он. — Вы сами понимаете, что я сейчас не мог бы вести жизнь простого поденщика.
— Да, к сожалению, я знаю, что с вами каши не сваришь. В таком случае сидите над своими книгами и наживайте чахотку! Я предсказываю вам эту болезнь и предостерегаю вас от нее. Не хотите меня слушать — ваше дело. Прощайте!
Добродушный доктор сердито взял шляпу и вышел в переднюю, где его ожидал Фридрих. Слуга молча, но с большим беспокойством взглянул на Стефана.
— С твоим господином ничего не поделаешь, Фридрих, — проворчал доктор, — давай ему прежнее лекарство; к нему вернулась старая болезнь.
— О нет, господин доктор, — прервал его Фридрих убежденным тоном, — это что-то новое. С того дня, как американская мисс...
Стефан громко рассмеялся.
— Надеюсь, ты не станешь винить мою племянницу в болезни профессора? — с улыбкой спросил он.
Фридрих смущенно промолчал. Он, конечно, этого не думал, но болезнь его господина действительно совпала с приездом мисс Джен.
— В чем же проявляется новая болезнь профессора? — стараясь быть серьезным, снова спросил доктор.
— Не знаю, — сконфуженно ответил Фридрих, вертя в руках свою шапку, — но это совсем не то, что было раньше! — упрямо повторил он.
— Глупости! К нему вернулась его старая болезнь, — решительно заявил доктор, — предоставь мне самому об этом судить. Давай ему его обычное лекарство и позаботься о том, чтобы он хоть сегодня пошел погулять. Только не давай ему с собой книг — он готов набрать их целый тюк. Слышишь?
Стефан быстро спустился по лестнице вниз и, войдя в свою квартиру, спросил, где Джен.
— Она куда-то ушла, — ответила докторша с недовольным видом. — Уже больше четырех часов Джен где-то бродит и, конечно, совсем одна. Пожалуйста, поговори с ней, убеди ее, что для молодой девушки крайне неприлично гулять одной по уединенным тропинкам.
— Нет, дорогая, это твое дело, — ответил доктор, — ты должна доказать ей все неприличие ее поведения.
— Доказать Джен? — раздраженно воскликнула его жена. — Разве ей можно что-нибудь доказать? При малейшем намеке на какое бы то ни было вмешательство в ее дела она принимает надменный вид и заявляет: «Это касается только меня, тетя. Предоставь мне действовать по собственному усмотрению». Понятно, что после такого ответа пропадает всякое желание с ней разговаривать.
— Неужели ты думаешь, что мои увещевания будут иметь больший успех? — спросил Стефан, пожав плечами.
— Попробуй, по крайней мере. Весь город осуждает нас за то, что мы предоставляем племяннице слишком большую свободу.
— Вот как? Я очень хотел бы, чтобы все, кто нас осуждает, пожили с Джен хотя бы неделю, — с философским спокойствием возразил доктор. — Им пришлось бы отказаться от подобного мнения. Джен со своей резкостью и профессор со своей кротостью — оба принадлежат к самым упрямым существам в мире. Единственная возможность с ними поладить — это признать их волю и предоставить поступать так, как им заблагорассудится.
Глава 4
Доктор был прав. Мисс Форест нисколько не интересовалась тем, что о ней говорят в городе, и предпринимала далекие прогулки, не считаясь ни с чьим мнением. Она не искала уединения — просто ей хотелось познакомиться с окрестностями, а так как после отъезда мистера Аткинса Джен не находила никого, кого считала бы интересным собеседником, то предпочитала гулять одна.
Во время одной из таких прогулок она взобралась на гору, где сохранились развалины старого замка. Устав от подъема, молодая девушка села на камни, прислонилась спиной к полуразрушенной стене и стала смотреть на открывавшуюся перед ней картину. Теперь не осталось и следа того тумана, который скрывал от Джен окружающие предметы в день ее приезда; горячее июньское солнце заливало золотым потоком весь этот своеобразный немецкий ландшафт. В нем было что-то, пробудившее в мисс Форест новое, неведомое ей чувство. Какая-то тихая сладкая грусть переполняла душу молодой девушки. Она видела в Америке более роскошные, более грандиозные картины природы, но оставалась к ним совершенно равнодушной; здесь же Джен не могла отделаться от странной щемящей боли в сердце. Может быть, это и было то, что называют тоской по родине?
