Жанна Лаваль - Месть венецианки
— Боюсь, что огорчу вас. Я люблю только одну женщину на свете.
Столь откровенное признание ничуть не смутило Лукрецию. Она присела на широкую ручку кресла князя. Затем приблизилась к нему вплотную. Гримальди почувствовал запах амбры и лавандовой пудры, увидел ее бездонные синие глаза, ее совершенную грудь…
— Я не прошу любви, — проворковала Лукреция. — Мне достаточно и простого участия.
— Участия? — Гримальди порывисто поднялся. — Что вы называете участием? Оказать маленькую услугу сестре убийцы?
— Вы слишком суровы, князь. Почему бы вам на время не забыть о ваших скучных обязательствах? О том, что творится там, на берегу? Мы здесь одни, и дополнительная порция… десерта нам обоим пойдет на пользу.
— Вы, кажется, забыли о своем спутнике, герцогиня. Если не ошибаюсь, он здесь, чтобы сопровождать вас. Более того, он не скрывает своих чувств к вам.
— Вы о Джузеппе? Так это просто один из моих телохранителей и воздыхателей. Забудьте о нем!
— Слишком о многом вы просите меня забыть. Боюсь, что та… дополнительная порция удовольствия, которую вы предлагаете разделить с вами, покажется мне не слаще морской воды.
Уязвленная холодностью князя, Лукреция решила разыграть свою козырную карту. В этой игре ей не было равных.
Не отрывая от князь пылающего взгляда, она начала медленно приближаться к нему. Гримальди, вмиг помрачневший, не мог оторвать взгляд от этой божественной и желанной феи зла. С каждым шагом, мягким, как у кошки, она расстегивала пуговки — одну, другую… третью… Его взору явилось соблазнительное плечико, затем родинка не больше горошины… ярко-розовый сосок, распустившийся на белоснежной, безупречной груди…
Такая желанная, такая совершенная в своей красоте, юная богиня стояла совсем рядом, как воплощение невинности и целомудрия! Что-то дрогнуло в его сердце. Он почувствовал горячую волну желания, сделал шаг вперед и протянул руки…
Лукреция бросилась в объятия князя, прижалась к нему обнаженной грудью и, закатив глаза, простонала:
— О, Себастьяно, возьми же меня!
Она вся трепетала в предвкушении страстного поцелуя, но… Князь с досадой отстранился и повернулся к Лукреции спиной.
— Вы переигрываете, герцогиня. В театре «Ла Фениче» [5] вас бы забросали гнилыми апельсинами.
— Себастьяно, не отвергай меня… Я люблю, люблю тебя! — рыдала она, опускаясь на колени.
— Мне очень жаль вас, герцогиня.
Его голос был холодным и безжалостным. Лукреция поняла, что потеряла контроль над собой и, кажется, действительно переиграла.
— Ну поцелуйте же меня… или подайте руку, по крайней мере. Тогда я не буду чувствовать себя такой жалкой, такой униженной.
Князь не двинулся с места.
— Думаю, вам лучше одеться, синьора. Будет неловко, если Боски застанет вас в таком виде.
— Вот бесчувственный истукан! — прошипела Лукреция, оправляя на себе платье.
Такого унижения Лукреция не могла простить. Ей хотелось броситься на князя, к которому еще недавно она испытывала почти неподдельное желание, расцарапать ему лицо, уничтожить его… Но следовало быть осторожной и довести задуманное до конца. Иным способом…
— Помогите мне подняться, князь. Надеюсь, в этом вы мне не откажете?
Князь неохотно протянул ей руку, помогая встать на ноги.
— Я оставляю вас, герцогиня, чтобы вы смогли пережить ваше поражение, и обещаю не утомлять своим присутствием весь остаток пути до Мольфетты. Вам придется наслаждаться красотами моря без меня. Прощайте!
— Постойте! — вскрикнула Лукреция. — Постойте. Ведь не уйдете же вы так…
Сделав над собой усилие, она весело расхохоталась, пытаясь превратить неудачный флирт в шутку. Необходимо было задержать Гримальди и довести свою часть дела до конца. Тем более что времени почти не оставалось.
— Князь, не в ваших силах заставить меня забыть то, что я чувствую к вам. Позвольте мне молча страдать рядом с вами. А в знак примирения… — Голос ее звучал устало и смиренно. — В знак того, что вы меня хотя бы не презираете, не откажитесь распить со мною чашу мира!
Себастьяно был уже у самой двери и с удивлением посмотрел на Лукрецию.
— Не думаю, что мы с вами ссорились, синьора. Просто, знаете ли… десерт вышел неудачным.
Лукреция по-хозяйски подошла к столу, на котором стояли вазы, полные фруктов, несколько бутылок вина, желтоватый сыр и серебряная бонбоньерка с засахаренным рахат-лукумом.
— Позвольте мне, как виновнице… этого недоразумения сделать вам приятное…
С верхней палубы донесся шум. Потом приглушенные крики, топот ног. Себастьяно, нахмурившись, прислушался.
— Боюсь, что примирение нам придется отложить до лучших времен. Мне нужно немедленно покинуть вас, герцогиня.
— Как бы ни был оскорбителен ваш тон… — проговорила Лукреции, — я…
Каким-то шестым чувством Себастьяно почувствовал сигнал тревоги. Он рванулся к столу, схватил Лукрецию за руку и рывком повернул ее к себе.
От испуга и неожиданности она замерла. В бокале вина с легким шипением растворялись остатки белого порошка. Должно быть, смертоносное зелье таилось до времени в одном из потайных мест. Этот должен был стать для Себастьяно последним, предсмертным глотком удовольствия.
Он увидел ее лицо, искаженное ненавистью и страхом. Судорожно извиваясь, Лукреция попыталась вырваться из его рук, но тщетно.
— Вот вы и доиграли до конца свою роль. Значит, следующим должен был стать я! Не сомневаюсь, я оказался одним из самых неугодных в черном списке Чезаре Борджиа, раз мною лично занялась его прелестная сестрица.
Не успел Гримальди договорить, как Лукреция истошно закричала. Она норовила вырваться, пуская в ход зубы и ноготки. В эту минуту герцогиня походила на разъяренную тигрицу, готовую растерзать противника — или умереть.
Стукнула дверь. И тут же кто-то прыгнул на князя сзади и крепко схватил его за руки. Гримальди обернулся и… увидел длинный клинок, молнией сверкнувший перед его глазами…
Смертельно бледный Фьезоле судорожно сжимал в руке окровавленный клинок и тупо смотрел на распростертое на полу тело. Наконец он вытер лезвие о полу княжеского камзола и только теперь увидел, что держит в руках фамильный кинжал Гримальди — тот, что князь вручил ему при первой их встрече. Геральдическая змейка, охранявшая славный венецианский род веками, внезапно показалась убийце ядовитой гадюкой.
Фьезоле застыл, парализованный ужасом. Не имея иного средства, чтобы привести его в чувство, Лукреция размахнулась и, что есть силы, ударила его по щеке.
