Елена Езерская - Любовь и корона

Елена ЕЗЕРСКАЯ

ЛЮБОВЬ И КОРОНА

Глава 1

Что позволено Юпитеру?

Зима в Петербурге ужасна, но даже ее свинцовые тучи над головой и пронзительный ветер с залива ничтожны по сравнению с тяжестью и гнетом белых ночей. Это время, когда исчезают границы и тени, и больше нет тайн и личной жизни. И невозможно спрятаться и скрыться под дружеской защитой ночи — все на виду, и все равны под низким, светлым небом держать ответ за сокровенное…

Александр Николаевич Романов, цесаревич и наследник российского престола, в который раз с тоской взглянул на белое пятно окна. Он лежал на спине, запрокинув голову, и смотрел в перевернутый мир.

— Саша, ты весь дрожишь, — донесся до него шепот Ольги — его прекрасной возлюбленной и фрейлины императрицы.

Ольга обвила руками его голову, утопила его лицо в ароматных нежнейших кружевах ручной работы, украшавших ее ночное неглиже.

— Оленька, мне страшно, мне все время чудится, что мы не одни. И еще этот свет — он никогда не кончается, он как будто следит!..

— Саша, милый, здесь нет никого!

Только ты и я. И наша любовь. Ты просто немного устал от обязанностей, которые государь возложил на тебя…

— Обязанности! Долг! А где же я? Где мои желания, мои чувства? Зачем мне то, что разлучает нас с тобой? Почему я должен пренебрегать твоей красотой во имя какой-то абстракции?

Я люблю тебя и хочу быть с тобой!

Александр смутился — кажется, он был слишком резок и напугал Ольгу.

Александр потянулся к ней, поймал ее тонкие пальцы в ладонь и стал осыпать их нежными поцелуями, медленно поднимаясь от перламутра ногтей все выше и выше по мраморной коже ее руки.

— Я бы хотела уехать с тобой, — просто сказала Ольга. — В Польшу, в Европу, туда, где мы сможем жить, не опасаясь за нашу любовь.

— Я не менее тебя же чаю этого, — кивнул Александр, с неохотой отрываясь от своего сладостного занятия. — Ты знаешь, друг мой, как претит моей душе обещанная мне корона, и кажется, что она уже сейчас точно обруч сдавливает голову. Мне так трудно отвлечься, и даже здесь, в твоих покоях, я не чувствую себя совершенно свободным от будущего!

— Ты как будто недоволен мною?..

— Я недоволен лишь тем, что должен расставаться с тобою каждое утро.

И я даже толком не знаю, утро ли это.

Александр уткнулся головой в ее колени. Ольга наклонилась над ним и ласково пригладила его чуть влажные волосы. Александр вздохнул и затих.

А Ольга заговорила — медленно-медленно, словно загадывала судьбу.

— Мы всегда будем вместе. И никто, и ничто не сумеют разлучить нас.

Мы с тобою друг другу даны Небом, и оно благословит нашу любовь перед Богом и перед людьми…

Вот уже год ночь за ночью Александр II проводил в ее комнате. Эти посещения, как и сам роман наследника, ни для кого не были тайной, но их обычность для двора доводила Александра до исступления. Ему казалось, что он познал блаженство подлинной страсти. И то небрежение и понимающие улыбки, коими сопровождалось любое появление Ольги в ассамблеях и на приемах, оскорбляли и бесили наследника. Он всеми силами старался доказать особенность своих отношений с польской принцессой, и преуспел в этом рвении настолько, что сам с головой увяз в амурной драме и заставил встревожиться императора. С некоторых пор Александр стал рассеян, заметно нервен, и обеспокоенный его поведением государь велел с особым пристрастием следить за каждым шагом наследника.

Александр вообще по натуре был чувствительным. Он, видимо, унаследовал эту склонность к романтическому от матушки, в православии признанной как Александра Федоровна, но сохранившей немецкую предрасположенность к мистике и волшебным сказкам. И поэтому его живой ум, возбужденно отзывавшийся на все возвышенное, так счастливо и легко воспринял идеалы и настроения придворного наставника наследника — поэта и сибарита Василия Андреевича Жуковского.

Сам когда-то испытавший на себе немало несправедливостей, Жуковский прекрасно понимал гнетущую тяжесть долга и необходимости следовать чуждым душе уставам и уложениям. Причиной тому была двусмысленность его незаконнорожденного происхождения.

Записанный сыном обедневшего дворянина Жуковского, приживала в доме своего настоящего отца, видного придворного Бунина, Василий не мог на равных общаться со своей крепостной матерью, хотя всегда любил ее нежно и глубоко. При дворе хорошо знали и другую личную драму Жуковского, рожденную свойственными времени предрассудками. Его любовь к сводной племяннице Маше, отвечавшей поэту взаимностью, объявили неблагоразумной и волею матери девушки разрушили чувство в самом его благородном и пылком расцвете.

Спокойный, порой медлительный, всегда располагающий к себе Жуковский был прямой противоположностью отца-императора — властного политика, изощренного в лицедействе и тяготеющего к прусскому военному орднунгу. Поэт, сам плохо переносивший кабалу распорядка, пришелся по душе первенцу Николая Павловича. Александр обожал праздники и веселые игры. Он знал наизусть правила проведения парадов и смотров и всем этим страшно увлекался. Но ровно до тех пор, пока военное дело оставалось игрой, правила и механизм которой еще хранят аромат новизны для пытливого исследователя. А едва игра превращалась в реальность, она теряла для наследника свое очарование, и цесаревич начинал тяготиться ею, как обузой.

Жуковский видел в этой легкомысленности наследника склонность к гуманитарному и поэтому изначально, принимая должность воспитателя при Александре, оговорил перед императрицей приоритет наук художественных над военными и техническими. Жуковский развивал в Александре умение мыслить о чувствах и внушал уважение к незыблемым основам разумного государства — неприкосновенности личности, порядочности, равенству. С его легкой руки цесаревич научился ценить поэзию и литературу и сам приобрел известное изящество слога.

Николаю же все эти тонкости в воспитании наследника престола казались неуместными. Он требовал от Жуковского уделять больше внимания укреплению в Александре духа преемственности трона и государственного умонастроения. Николай был и сам прагматичен во всем — в том числе и в отношениях с женщинами, и настоятельно требовал от наследника подобной рассудительности и готовности к самопожертвованию чувствами во имя высшего предназначения — власти и государства.

За два года до этого император отправил обоих — наследника и воспитателя — в путешествие по России, из которого Александр возвратился в Петербург почти обновленным — он возмужал и посерьезнел. В его рассуждениях появилась мудрость будущего правителя нации, и смягченный этими переменами государь снисходительно воспринял даже заступничество сына за декабристов.