Джо Беверли - Сломанная роза

Джо Беверли

Сломанная роза

1

Нортумбрия, Англия, июль 1100 года

По глухой лесной дороге скакали рысью девять вооруженных всадников. Из-под конских копыт грязь разлеталась в разные стороны. Долгий путь истомил всадников, но они стремились вперед неудержимо и упрямо, как река стремится к морю.

Развевающиеся плащи пестрели многочисленными заплатами; ветер холодил усталые тела сквозь прорехи. Под слоем дорожной пыли трудно было отличить господ от слуг, но двое мужчин выделялись среди остальных.

Кони у них были лучше, чем у других. Под плащами виднелись кольчуги. В отличие от остальных всадников, вооруженных луками и копьями, у этих двоих к седлам были приторочены щиты, а у пояса покачивались грозные мечи, обагрявшиеся кровью.

Худощавый латник поднял руку и тронул поводья. По команде его спутники повернули к блеснувшей неподалеку реке. Пора было отдохнуть.

Всадники спешились и разбрелись по поляне. Кто-то, хромая, повел коня к реке, кто-то доставал из седельной сумки нехитрую снедь. Война оставила свои отметины на этих людях. На изможденном лице предводителя алел след ожога, наискось пересекавший лоб, а подбородок был обезображен шрамом от сабельного удара.

Всадники возвращались с войны. По дочерна загорелой коже можно было догадаться, что сражаться им пришлось в краях куда более жарких, чем уголок на севере Англии, где они теперь отдыхали у реки. На запыленных плащах, выгоревших на солнце, еще виднелись красные кресты.

Вероятно, они повидали реку Иордан, где был крещен Иисус, и Иерусалим, где Он принял муки и смерть. Может быть, им привелось по колено в крови неверных пройти по улицам Града господня, освободив его силами святого христианского воинства.

Предводитель спешился последним, потянулся, разминая затекшие члены, скинул капюшон кольчуги, подставил ветерку влажные слипшиеся пряди каштановых волос. Он был невысок; мать-природа, по-видимому, и не намеревалась сотворить его высоким великаном, но вряд ли в планы Всевышнего входило довести раба своего до такого истощения. Загорелая кожа туго обтягивала мышцы и остро выпирающие кости; черные глаза глубоко запали и сумрачно глядели из-под тяжелых бровей.

Галеран Хейвуд, так звали невысокого рыцаря, зябко поежился под обдувающим потный затылок холодным ветром с Северного моря, но холод был даже приятен, потому что это холод Англии. Он наконец вернулся в Англию и будет дома, не успеет зайти солнце.

После двух с лишним лет странствий он возвращался домой.

Вчера они сошли с корабля в Стоктоне. Моросил мелкий надоедливый дождик. Товарищ Галерана, Рауль де Журэ, стучал зубами от холода и неустанно дивился, как можно называть подобное ненастье летом. Галеран же радовался дождю. Много раз за эти два долгих года он с тоской думал, что никогда уже не проскачет на коне туманным росистым утром, не увидит подернутой инеем травы и буйной зелени лесов, взлелеянных сырым климатом родины.

Подчас казалось, что ему суждено умереть в палящем зное песчаных пустынь Мертвого моря.

Конечно, можно было бы заночевать в Стоктоне, оставаться там хоть целый год, платя за кров и пищу рассказами о походе во имя господа. Но Галерана гнало вперед страстное желание поскорее оказаться дома. Вот почему они оказались первыми крестоносцами, вернувшимися после похода на эти земли.

Галеран купил в стоктонском порту лошадей, а затем пустился в путь, стремясь домой, как истомленный долгим бегом олень стремится к водопою.

Домой, к возлюбленной жене, Джеанне… Домой, к сыну, — к сыну, которого он ни разу еще не видел; к сыну, появившемуся на свет через девять месяцев после того, как его отец отправился в Иерусалим. А ведь именно из-за сына он взял меч и пошел воевать во имя господа, и именно из-за сына пожалел об этом решении. Да, он не раз хотел бросить все и вернуться домой, но оставался в рядах святого воинства даже тогда, когда от непрекращающегося кровопролития ему делалось дурно. Дело в том, что Галеран отправился в этот поход, чтобы вымолить у господа дитя своей плоти и крови, и господь в великой милости своей услышал его.

Джеанна дала сыну имя Галеран, но в своем письме сообщала, что будет звать мальчика Галлотом, — по крайней мере, пока тот не подрастет. Галеран не сомневался, что Галлот был зачат в их с Джеанной последнюю перед расставанием ночь, уже после того, как он надел плащ с красным крестом и дал обет освободить Иерусалим от язычников или погибнуть в бою за святое дело.

Теперь Галлоту, его первенцу, уже полтора года. Верно, он давно встал на ножки, конечно, уже хорошо ходит, но до сих пор ничего не знает об отце. Такой жертвой — тяжкой, но необходимой — оплатил Галеран рождение сына. Впрочем, и сам Христос никогда не говорил, что его крест будет легок…

Рыжебородый Джон, оруженосец Галерана, взял из его рук повод и увел норовистого коня, чтобы дать ему попастись. Галеран вздохнул и понял, что грезит наяву. Он очень устал, — как-никак почти всю прошлую ночь он провел в седле. Но помимо усталости его обуревало горячечное желание скорее оказаться дома, где ждали его жена и сын.

Галеран решился взять меч во имя господа с единственной целью: разрушить тяготевшее над ним и Джеанной проклятие бездетности. Тогда он и мечтать не мог, чтобы награда была дарована столь скоро. Божья милость была поистине безгранична, и рука Его щедра, но эта щедрость сковала Галерана цепями более прочными, чем закаленная сталь. Как мог он уклониться от намерения освободить Град господень теперь, когда господь отметил его дом благодатью своей?

Итак, несмотря на тяготы и разочарования, на лютую тоску по дому и ужасы, что видел он вокруг себя, Галеран не нарушил обета. Благодарный за явленное чудо — их долгожданное дитя, — он храбро и честно сражался до самого конца, до горькой победы, когда воины Креста вошли в Иерусалим.

Галеран тряхнул головой. Все это давно кануло в прошлое, и скоро он обретет долгожданную награду. Он возьмет на руки сына и наконец обнимет жену.

Как жаль, что он так мало мог почерпнуть из редких писем, доходивших до Святой Земли. Даже мысленно он не мог представить себе, каков сейчас его мальчик. Последнее письмо, что дошло до него, было написано, когда младенцу едва сравнялось три месяца. Джеанна добросовестно и подробно поведала о его внешности, смышлености, милых повадках, но того пухлого малыша уже не было, и уже не его первые улыбки являлись предметом родительской гордости. Безволосая головенка, о которой так сетовала Джеанна, должно быть, уже покрыта волосиками. Какие они? Темные, как у отца? Или совсем светлые, шелковисто-тонкие, как у матери?