-11 как личный рекорд (СИ) - Бельская Луиза
Пока Олег массировал его анус, вызывая у самого себя просто захватывающую дух эрекцию, Филипп так и трепетал под его руками, а в это время скомканные незабудки на ложе орошались каплями крови, падающими с травмированного члена. Капель было немного, и Олег ничего не заметил, а Филиппу тоже было не до того: он зажмурился так крепко, что перед глазами замелькали яркие вспышки.
Олег намотал на кулак хвосты шелковой ленты и с силой потянул на себя, заставляя Филиппа резко распахнуть глаза и ухватить губами спасительную порцию воздуха.
Филипп сдавленно вскрикнул. В этот момент Олег резко в него вошел - терпеть дольше не было смысла. Филипп понял сполна, что такое на самом деле «собачье счастье». Собачье счастье - это истинная эйфория от того, что добрый и ласковый хозяин находится рядом. А еще это абсолютное осознание того, что хозяин не даст тебе умереть.
В этот самый момент, когда кислород перестал поступать к лихорадочно работавшему мозгу, а тело вместо того, чтобы сосредоточиться на новой порции боли, ловило секунды ранее недоступного блаженства, Филипп понял, что всецело доверяет Олегу.
И тот оправдал наивное доверие. Олег ощущал, когда нужно было ослабить хватку, а когда снова зажать несчастное горло. Он погружался в Филиппа порывисто, дико - именно так, как хотел, как требовало его взбудораженное сознание. Лишь неразборчивый хрип иногда срывался с Филипповых губ: Олег не позволял ему подать голос. В эти мгновения Филипп был его питомцем, а питомцы обычно не имеют такой привилегии.
Последний толчок был самым сильным - Олег даже сам звучно застонал, сладко кончая в узкие недра. Его экстаз затянулся, и рука, следуя тому же порыву, слишком сильно затянула ленту.
Олег успел полностью излиться, когда ослабевшее тело Филиппа упало без чувств на изломанные, растерзанные цветы.
- Филя! Филя! Ты что? - Олег испугался. Он быстро ослабил удавку, поспешно перевернул любовника на спину и начал неистово трясти его за плечи.
Филипп с трудом разомкнул тяжелые веки.
- Скажи, я выиграл? - только и спросил он.
- Да, да, - с облегчением выдохнул Олег, аккуратно опуская Филиппа обратно на постель. - Ты п-п-прости меня за все. П-п-прости, п-п-пожалуйста.
- Хорошо. - Филипп сдернул с шеи постылую ленту. - Где мои очки?
- Вот, возьми. - Олег торопливо протянул ему ненавистный, но абсолютно необходимый предмет.
Когда перед глазами прояснилось и контуры обрели четкость, Филипп спустился с постели, стряхнул с себя остатки незабудок и начал очень быстро одеваться. Ему хотелось как можно скорее покинуть эту обитель. Натянув на себя вещи и всунув ноги в ботинки, он вытер металлический наконечник о простыню, а потом положил отвертку в карман байки.
- Шланг и канистры с топливом в гараже, - подсказал Олег, тоже торопливо одеваясь. - Если нужны еще какие-нибудь инструменты...
- Нет, - нервно прервал его Филипп. При слове «инструменты» по телу пробежал неприятный холодок.
Филиппу очень хотелось побыть одному: он устал, чувство жжения в уретре не проходило, ожидалась тяжелая ночь, а еще для виду нужно было поковыряться в «Ниве».
Ливень начался резко: еще секунду назад царила тишина - и вдруг сразу небесные потоки крупными каплями забарабанили по стеклам.
- Останься, - предложил Олег. Он неловко передернул плечами, словно тот самый дождь попал за шиворот его белой рубашки.
- Нет, я пойду к себе, - возразил Филипп. Оставаться не входило в его планы: нужно было отдохнуть, а потом заняться кропотливыми делами. - Наверно, похолодало.
- Да, наверно. - Олег утвердительно кивнул.
- Ты, это, можно тебя попросить принести Родиону что-нибудь теплое? У него два тонких одеяла - они вряд ли спасут от сильного ветра, - от одной только мысли о том, что Родион один, с раненой рукой, ютится в клетке, Филиппу становилось не по себе. Дождь был косым, и вода вполне могла заливать пол вольера.
- Я все сделаю, - согласился Олег, раздосадованно потирая шею. Он очень хотел, чтобы Филипп передумал и остался.
- У-ху! - Филипп слабо улыбнулся, забыв махнуть крыльями-руками. Ему было не до того - боль отвлекала, заставляя сосредоточиться только на себе.
- Я вечером п-п-принесу тебе телефон, он как раз успеет зарядиться.
- Да, - бросил Филипп на прощание. Стекла его очков блеснули, и он скрылся в дверном проеме.
Подошвы ботинок застучали по деревянным ступеням. Дверь на улицу распахнулась, и Филипп полной грудью вдохнул свежий сырой воздух, натянул капюшон и смело вышел в ненастье.
Одежда сразу намокла и потяжелела. Земля превратилась в грязь и звучно чвякала под ногами. Прямо возле палатки Филипп неловко поскользнулся, едва не угодив в широкую лужу, неумолимо росшую с каждой минутой.
Прежде чем сделать шаг в спасительное тепло, Филипп подставил лицо ливню - небесная вода мигом утерла навернувшиеся на глаза слезы. Филипп хотел в туалет, но панический страх не позволял этого сделать. Он все же собрался с духом и, расстегнув ширинку, попробовал совершить то, чего так требовал организм, неважно, что прямо на пороге: все равно в палатке никого не было.
Страшнее боли Филипп не испытывал еще никогда. Уретра горела так, будто ее раздраконили колючей проволокой. Филипп не смог удержаться от вскрика:
- А! Да как же...
Он скрылся под брезентом и с ожесточением начал сдирать с себя промокшую одежду. Спортивный костюм прикрыл продрогшее тело, и Филипп обессиленно рухнул на кровать, подтянув колени к груди и тесно обхватив их руками. Ему было очень-очень больно, а стало еще и очень-очень страшно. Теперь он боялся пить воду, чтобы отсрочить неизбежные и абсолютно нестерпимые страдания. Как назло, пить хотелось чертовски, но Филипп продолжал лежать на постели и чрезвычайно жалеть себя самого. Это было очень редкое явление: обычно себя Филиппу было жаль в последнюю очередь. По-видимому, попросту эта очередь как раз наступила.
