Артур Янов - Первичный крик
смогли бы смягчить мышечную ригидность или, наоборот, активировать мускулатуру. После проведения сеансов первичной терапии, в ходе которых пациентка заново пережила свою детскую травму, которая делала ригидными и оцепенелыми мышцы больной, она вновь почувствовала себя легко и свободно. Впервые в жизни она смогла свободно танцевать, не испытывая автоматической безжизненности и тяжелого чувства, которые отравляли до этого все ее существование. То, что она ощутила свое омертвление, позволило ей вернуться к жизни.
Недавно мне пришлось проводить сеансы первичной терапии с одним культуристом. Этот человек имел болезненное пристрастие к разглядыванию своего тела в зеркале. То, что он видел, в действительности было тщательно сконструированным и поддерживаемым напряжением. Он наблюдал свою защитную систему и старался физически усовершенствовать ее — только ради того, чтобы не чувствовать себя слабым и незащищенным. Его подсознательное ощущение можно было бы выразить приблизительно так: «В мире нет никого, кто мог бы обо мне позаботиться. Значит, я должен быть сильным, чтобы суметь, в случае чего, постоять за себя». Символика такова: «Если я буду выглядеть и действовать как мужчина, то я и в самом деле стану мужчиной». В ходе первичной терапии он снова ощутил себя слабым, незащищенным мальчиком, каким был когда‑то. Нам пришлось запретить ему поднимать тяжести — чтобы он перестал защищать себя и снова почувствовал свою слабость.
Излечение невроза всегда должно коснуться всего организма, как единого целого. Мы, психотерапевты, потратили десятки лет на то, что беседовали с нереальным фасадом наших пациентов, думая, что сможем убедить этот бутафорский фасад отказаться от потребностей и боли, которые его породили. Но на земле нет такой силы, которая смогла бы это сделать.
Кто‑нибудь может спросить: «Что все это меняет? Если я хорошо себя чувствую, то разве не это главное? Неужели я должен сдаться и открыться боли, только потому, что у кого‑то есть идея, что я могу находиться и в более идеальном состоянии?» Ответ на эти вопросы очевиден, и он отрицателен. Но я все же думаю, что многие больные, например, гомосексуалисты, заключили приемлемую сделку со своим недугом, так как искрен
не полагают, что у них нет иной альтернативы. Несмотря на то, что многие невротики не слишком довольны, их страдания все же носят довольно смутный и не слишком тяжелый характер до тех пор, пока работают системы защиты. Но невротик должен знать, что альтернатива для него существует; состояние, намного превосходящее качеством его обычное состояние. Возможно, кто‑то из них принимал ЛСД и ощутил чувство великого могущества. Возможно, он приписал возникновение этого ощущения лекарству, но я с этим не согласен. Чувствуют не лекарства, а люди! То есть, я хочу сказать, что истинные чувства испытывают только люди, не страдающие неврозом, и полагаю, что самым большим вкладом первичной терапии в их лечение является то, что больные получают возможность испытывать свои истинные чувства.
Обсуждение
Невротическое поведение — это идиосинкразический способ, который каждый из нас отыскивает для того, чтобы снять напряжение. Изменение или подавление специфического поверхностного поведения ни в коей мере не меняет течение невроза. Попытка прививать «хорошие» привычки (например, не переедать) всегда требует от больного страшных усилий, пока существует невроз, так как едой человек пытается приглушить свою первичную боль.
Невроз — это замороженная боль. В повседневном течении нашей жизни мы часто сталкиваемся с обидами, которые легко преодолеваем, но первичная боль нескончаема, так как мы не ощущаем ее. Но тем не менее, даже сторонний наблюдатель часто видит, что эта боль, словно застыв, вечно отражается на лице невротика, изменяя и уродуя его выражение и форму.
Несмотря на то, что невротик, как правило, не ощущает своей боли и обиды, он все же является калекой с неврологической точки зрения. Его можно уподобить врачу, который постоянно занят, переходя из одного кабинета в другой, или женщине, которая непрестанно предъявляет самые разнообразные, но весьма смутные и неопределенные жалобы. Невротик обыч
но очень занят, слишком сильно стараясь быть самим собой, чтобы заметить, что не является таковым.
Невроз начинается как средство умиротворения невротических родителей путем отрицания или сокрытия определенных чувств в надежде, что «они» наконец полюбят несчастное дитя. Неважно, сколько лет потом длится это разочарование — надежда не умирает никогда и существует вечно. Те неудовлетворенные потребности заставляют пациента верить в иррациональные идеи и поступать иррационально, так как рациональная истина причиняет невыносимую боль. Поэтому, до тех пор, пока пациент не ощутил в полной мере свою боль, он не может оставить надежду. В ходе первичной терапии взрослый пациент заново переживает свою детскую беспомощность и отбрасывает этим переживанием нереальную надежду, лежащую в основании невротической борьбы.
Когда начинается невроз? Практически на любой стадии детского возраста — в год, пять или десять лет. Здесь важно понять, что невроз всегда имеет начало — это тот момент, когда ребенок отделяется от ощущения своей реальной личности и начинает вести двойное существование. Означает ли это, что одна–единственная первичная сцена или одно событие могут превратить ребенка в невротика? Очевидно, что нет. Одна основная сцена — это всего лишь кульминация, венчающая годы уродливых детско–родительских отношений. Многие невротики явно заболевают в возрасте шести или семи лет, так как имен- в это время они начинают понимать, что на самом деле происходит в их жизни. У них происходит диссоциация, то есть, расщепление восприятия собственной личности, и они не могут никаким сознательным усилием воссоединить разделенные части (устранить невроз).
Невроз, однако, может начаться и в годовалом возрасте, если нанесенная травма тяжела, а предшествующий анамнез предрасполагает к заболеванию. Очевидно, что у многих людей такое расщепление происходит до шестилетнего возраста, ибо заики, которых мне пришлось наблюдать, говорили, что их речевой дефект появился в том возрасте, когда они только начинали говорить — то есть, в возрасте между двумя и тремя годами. Были и такие больные, у которых расщепление возни
кало в возрасте двенадцати лет. Один пациент рассказывал мне, что у него все было хорошо до тринадцатилетнего возраста. Все началось, когда его родители развелись, и отец женился на другой женщине. Мальчика заставляли называть мачеху «мамой» и относиться к ней, как к реальной, настоящей матери. Вместо того, чтобы мужественно перенести потерю родной матери, ребенок замкнулся в себе.
Почему все же обычно невроз начинается раньше, чем в подростковом периоде? Дело в том, что в первые месяцы и годы жизни ребенок совершенно беспомощен и целиком и полностью зависит от родителей. Они являют и воплощают собой весь его мир. То, что делают родители, обычно направляет ребенка на определенный путь, качество которого неизменно решает, как ребенок встретит столкновение с реальным миром.
Обычно к тому моменту, когда ребенок идет в школу, его «я» уже расколото, а это значит, что именно невроз определяет, как сложатся отношения такого ребенка с учителями и сверстниками. Ребенок, превращенный в «камень», ставший застенчивым и раболепным из‑за явно выказывавшегося родителями превосходства и давления, перенесет такое поведение и на свои отношения с другими людьми. Это расщепление обычно не представляется каким‑то страшным ударом, катастрофическим событием. Просто в один прекрасный день ребенок начинает жить в нереальном мире чаще, чем в реальном. То, что это происходит до наступления подросткового возраста, объясняется, как правило тем, что если ребенок без невроза дожил до подросткового периода, то он сможет отыскать в жизни иную поддержку, например, найти любовь подруги, или понимание со стороны учителя, что поможет ему противостоять давлению неблагоприятных домашних событий и отношений. Правда, обычно ктому времени, когда ребенок достигает подросткового возраста, он уже является невротической личностью, которой уже невозможно радикально помочь такими средствами, которые в лучшем случае произведут паллиативный эффект. Почему же отторжение каким‑либо социальным кругом, неудачи в учебе, любовный крах не вызывают невроза? Потому что единичное событие, пусть даже оно происходит дома, не вызывает реакции столь сильной, чтобы привести к расщеплению
восприятия собственного «я». Нормальный ребенок, к которому плохо относится учительница, отнесет это либо на счет ее собственных проблем, либо на счет своей лености или плохого поведения, то есть, другими словами, он прочувствует и переживет это событие — изоляции личности от чувства в этом случае не происходит. Травма — в понятиях первичной теории — это не отвержение ребенка каким‑то социальным кружком сверстников. Травма — это то, что не переживается. То есть, это реакция настолько сильная и ошеломляющая, что заставляет вытеснить часть пережитого события в подсознание. Рыдания ребенка на коленях у матери из‑за того, что сверстники не приняли его в какую‑то игру, это совсем не то же самое, что понимание ребенком, что мать ненавидит его, и ему не к кому обратиться с его чувствами. Позже никакие конференции по вопросам детско–родительских семейных отношений не смогут исправить положение. Ребенок, конечно, сможет понять, почему мать раньше отвергала его, но это понимание ничего не изменит в ранних неудовлетворенных потребностях, погребенных в недосягаемых глубинах подсознания.
