Артур Янов - Первичный крик
Разнообразие способов, какими невротик защищает себя, позволило специалистам провести классификацию неврозов и разделить их на категории, соответственно диагностическим
критериям. Я же, однако, хочу еще раз подчеркнуть, что защитная система важна не сама по себе, а только тем, насколько эффективно она маскирует боль. В понятиях первичной гипотезы истинное значение в возникновении невроза имеет только и исключительно боль.
Что же касается невротика, то все его переживания, все его, так сказать, чувственные опыты, должны пройти сквозь лабиринт его защитной системы, откуда видится не то, что есть на самом деле — действительные явления искажаются, неверно истолковываются или преувеличиваются. Такие же, по сути, искажающие процессы происходят и в телесном организме, так что в конечном счете невротик становится не в состоянии правильно интерпретировать и понимать, что в действительности происходит с его телом. Тогда он бывает вынужден поставить себя в довольно странное и загадочное положение, обращаясь к незнакомцу (профессиональному психотерапевту), который и должен помочь ему верно разобраться в его собственных чувствах.
Системы защиты приобретают большую или меньшую сложность в зависимости от семейной ситуации, в какой находится ребенок. Когда родители действуют грубо и откровенно, защита является непосредственной и находится на поверхности. Когда же отношения в семье более сложны и завуалированы, то и защитные системы становятся более тонкими и изощренными.
Те индивиды, которые разработали для себя многослойную тонкую интеллектуальную защиту (люди, спасающиеся бегством в свою «голову») являются наиболее трудноизлечимыми. Интроспективная терапия, которую чаше всего применяли для лечения таких больных, когда пациент заглядывает в себя, в свой интеллект, еще сильнее загоняет проблему в «голову», что лишь усугубляет тяжесть состояния такого невротика.
Рейх давно, несколько десятилетий назад, позволил нам заглянуть в суть телесной защиты: «Мы можем сказать, что всякое напряжение любой мышцы имеет свою уникальную историю и смысл своего происхождения. Таким образом, нет никакой необходимости выводить из сновидений или свободных ассоциаций тот способ, которым образуется мышечный пан
цирь; скорее можно сказать, что сам этот панцирь есть форма, в которой вредоносные детские переживания продолжают существовать»[5].
Райх пояснял, что это мышечное напряжение не есть просто результат подавления, но представляет собой «наиболее существенную часть самого процесса подавления». Райх особо подчеркивал, что подавление есть диалектический процесс, в ходе которого тело не только напрягается в результате невроза, но и увековечивает невроз напряжением мускулатуры. Райх не прояснил вопрос о том, что именно год за годом держит тело в физическом напряжении, но он полагал, что на течение невроза можно оказать существенное воздействие определенными физическими упражнениями или физиотерапевтическими методиками, способствующими уменьшению напряжения мышц, особенно, мышц передней брюшной стенки.
Согласно взглядам первичной теории, потребности и блокированные чувства возникают с момента рождения и очень часто до того, как мы обретаем способность выразить их в словесной форме. Ребенок, которого редко берут на руки в течение первых месяцев жизни, не осознает, чего именно ему не хватает, но, тем не менее, он испытывает боль и обиду. Он испытывает эту боль всем своим маленьким телом, то есть, именно в том месте, где возникает потребность в ласке. Стало быть, потребность не есть что‑то ментальное, обязательно хранящееся в головном мозге. Потребность закодирована в тканях тела и с постоянной, упорной силой рвется навстречу своему удовлетворению. Эта сила переживается пациентом как напряжение. Можно сказать, что тело «помнит» свои лишения и потребности, точно также как и головной мозг. Избавиться от напряжения — это значит ощутить потребности, находящиеся в самой сердцевине, в очаге напряжения — другими словами, если перейти на организменный уровень, —там, где они в действительности и находятся. Потребности гнездятся в мускулатуре, во внутренних органах и кровеносной системе.
Недостаточно просто знать о своих подсознательных или бессознательных чувствах и потребностях. Большинство совре
менных психотерапевтов работает, исходя из предположения о том, что превращения неосознанных чувств в осознанные вполне достаточно для того, чтобы в личности произошли благоприятные изменения. Я смотрю на это по–иному — я полагаю, что сознание и осознание суть результаты происходящих на организменном уровне процессов чувствования, и что чувственное переживание процесса, и только оно одно, а не простое знание о том, что такое чувство присутствует, может действительно кого‑то изменить. Намой взгляд, знание о потребности не позволяет освободиться от нее. Мы недооцениваем насколько далеко заходит лишение ребенка возможности удовлетворения естественных потребностей в первые месяцы жизни, и насколько глубоко воздействует такое лишение на всю нашу оставшуюся жизнь. Последователи Райха признают, что. то, что связано с чувством, по сути, не может быть выражено словесно, то есть, является невербальным, и пытаются устранить подавленные чувства с помощью телесных упражнений.
Основой первичной терапии является создание связи телесных потребностей с сохраненной и неосознаваемой памятью и, таким образом, восстановление цельности личности. Танцевальная терапия, йога, терапия пассивными движениями или активными упражнениями, призванные освободить тело от напряжения, не принесут пациенту никакой пользы, поскольку это напряжение (проявление неосознанной ранней блокады и лишения) тесно сплетено с первичной памятью в единое неразрывное организменное событие. Поощрение интроспекции расщепляет психику индивида одним определенным способом, а двигательная терапия расщепляет ее другим способом. Метод лечения, в котором мы нуждаемся, по необходимости должен быть тотальным — соединением в одном целом тела и сознания. Невозможно, массируя больное плечо и расслабляя его, вытравить болезненную память из напряженных мышц плеча, когда боль, так сказать, иннервирующая плечо, гнездится ниже уровня сознания, а вовсе не в плече.
Нам будет легче это понять, если мы вспомним о том, как происходит развитие человека. Ребенок практически не обладает способностью к абстракциям и не может разумно судить о своих затруднениях. Он не может трансформировать свои по
требности в специфические фантазии, не может он и вытеснить потребности символически. Но его организм должен защититься. Следовательно, для ребенка защита не является задачей сознательного контроля деятельности организма. У ребенка нескольких месяцев от роду такая ментальная способность еще не развита. Скорее, дело обстоит так, что ребенку приходится физически защищаться практически с момента рождения.
Я вспоминаю одну пациентку, которая с самого рождения проживала в сиротском приюте, где о ней фактически некому было заботиться. Позже, во время сеансов первичной терапии она вновь пережила те моменты, когда она громко плакала, лежа в колыбельке, но никто не подходил к ней. Пациентка вспомнила, как в возрасте восьми месяцев она садилась в кроватке после продолжительного плача, и видела, что рядом никого нет, она притупляла свои чувства, тело ее цепенело, и она принималась сама убаюкивать себя. Вскоре это вошло в привычку. Она просыпалась, испытывал дискомфорт, принималась плакать, потом отключалась, и оцепенев, ложилась в кроватке, чтобы снова онеметь и заснуть. Это притупление стало автоматическим в течение двух лет пребывания в сиротском приюте. Позже, когда больная покинула приют, такое автоматическое самостоятельное онемение и оцепенение стало наступать всякий раз, когда пациентка попадала в неудобное положение или испытывала страх. Она рассказывала: «Я словно обманывала самое себя, впадая в какое‑то оглушение. Я настолько убивала себя, что становилась полусонной даже на ходу». Кстати, такую апатию и безжизненность у детей, прошедших детские дома и приюты, отмечают многие исследователи. Думаю, что таким детям просто по необходимости приходится заглушать и умерщвлять свои чувства, чтобы создать защитный барьер и выжить.
То, что случилось с этой женщиной в приюте, произошло в результате срабатывания защитных систем организма. Эта чисто телесная реакция, которая потом преследовала ее всю жизнь, развилась оттого, что травма и расщепление «я» начались до созревания и развития интеллекта, то есть, до появления возможности выработки интеллектуальных систем защиты. Лично я не верю, что какие бы то ни было физические упражнения
смогли бы смягчить мышечную ригидность или, наоборот, активировать мускулатуру. После проведения сеансов первичной терапии, в ходе которых пациентка заново пережила свою детскую травму, которая делала ригидными и оцепенелыми мышцы больной, она вновь почувствовала себя легко и свободно. Впервые в жизни она смогла свободно танцевать, не испытывая автоматической безжизненности и тяжелого чувства, которые отравляли до этого все ее существование. То, что она ощутила свое омертвление, позволило ей вернуться к жизни.
