Дети в сети. Шлем безопасности ребенку в Интернете - Мурсалиева Галина
Уже когда его «Скорая» увезла, я нашла его кроссовку. Отлетела метров на сто от того места, где он лежал. Так он летел.
Максим скончался от полученных травм по дороге в больницу, в машине «Скорой помощи». У Кати остались его тетради. Я беру одну наугад: «Для работ по химии». В самом конце тетради сложенная вчетверо вырезка из «Комсомолки». Крупными синими буквами: «Бывший «Иванушка» Сорин выбросился из окна». Фотография певца и высотного дома, в синий круг взято роковое окно. И мелким почерком Максима: «А люди, как тучи…»
Самый распространенный способ самоубийства, по сведениям медиков, – отравление. Самый страшный, когда практически нельзя спасти, – повешение. Самый, как это ни кощунственно звучит, модный среди подростков – броски с высоты. Просто эпидемия, которая началась с того самого момента, как выбросился из окна бывший солист группы «Иванушки International» Игорь Сорин. За один только сентябрь этого года в Москве из окон и с балконов высотных домов выпрыгнули 17 человек. Самой младшей девочке едва исполнилось тринадцать, она погибла. Самому старшему – восемнадцать.
– Да, это научно доказано, что суицид вещь «инфекционная», «заразная», – подтверждает автор ряда книг психотерапевт Николай Нарицын. – Есть исторические примеры. Есть миф о том, как в Древней Греции юные девушки стали как-то одновременно наносить самим себе смертельные удары. Царю пришлось издать специальный закон: изуродованные тела погибших красавиц выставлять на всеобщее обозрение. И только так волна была сбита…
Через два дня после случившегося учительница, мать Максима, умерла от инфаркта.
– Не от инфаркта, – морща лоб, сказала мне Катя. – Я, короче, не знаю, как это сказать. Но она умерла от чего-то другого.
– …Психологическая непросвещенность, – не зная ничего об этой конкретной истории, сформулировала за Катю директор Московского телефона доверия для детей и подростков Милена Вради. – 48 процентов звонков на наш телефон – это звонки родителей. Но их позиция чаше всего неконструктивна. Дети гораздо терпимее к ним, готовы к компромиссам, готовы принять иное. Родители – те стоят на своих принципах намертво.
Она приводит пример – звонит женщина: «Нет мужа, я все отдала, не на той работе из-за него, а вот не ценит».
Нет даже попытки задуматься: «Как же так, что, я не могу найти ход, путь к ребенку, чтобы разрядить ситуацию, снять конфликт?» Есть другое: «Как же так, мой сын выходит из-под моего контроля! Он должен слушаться, должен делать, как я говорю». Она хочет, чтобы четырнадцатилетний стал таким, каким был десятилетний. Хороший – это послушный. А подростки – они по-другому растеряны: «Как сделать, чтобы она поняла? Я не хочу делать плохо, но то, что она предлагает, мне не подходит». Вместе бы подумать, поговорить.
Мать: «Ни за что! Я знаю, чего требую. Это кто ж меня будет учить? Он? Да я ж ему все успеваю делать, прихожу с работы и за два часа и стираю, и глажу, и готовлю. И отдых летом… Так он обязан!»
– Суициды подростков напрямую с этим связаны, – говорит Милена. – Никакая разбитая любовь, никакая мода не кончилась бы этим, если б не конфликт с родителями. Говорят: «Она ушла из дому из-за проблем в школе». Но она ушла из дому – там, значит, не угол, в котором можно отогреться…
Лена выбрасывала вещи с балкона, потому что родители хотели, чтобы она, как и они, вещами этими торговала. Напоровшись на отказ (Лене не нравится торговля), папа с мамой перестали с ней общаться, изолировались, уничтожали взглядом, называли безмозглым ничтожеством. Костю бросила девушка, и совсем не понимает, не хочет с ним считаться мать. Говорит, что он «эгоист» и «недоумок». Ему никогда не хочется возвращаться домой.
ДУШИ, ПОТЕРЯВШИЕ СОЗНАНИЕ
Девочки погибли вечером 8 февраля, в понедельник, и уже с утра вторника по всем телеканалам в новостных передачах шла информация: репортажи, предположения, версии. Все хотели понять: наркотики? Токсикомания? Секта? Любовь? Так продолжалось три дня.
– Тяжелое эмоциональное переживание всегда ищет быстрого решения, чтобы как можно скорее от него уйти, – скажет мне позже психоаналитик Сергей Баклушинский. – И ушли. Никаких наркотиков, никакого клея «Момент» следствием в ходе осмотра места происшествия не найдено. У погибших нет никаких повреждений, вызванных иными причинами, кроме как от удара о землю при падении с большой высоты. Девочки не имели никакого отношения к сектам.
Самой жизнеспособной оставалась версия неразделенной любви: на предплечье каждой бритвой вырезано имя одного мальчика. И вывод тележурналиста: все три были влюблены в одного и не хотели соперничать. Таким путем разрешили ситуацию. И все – мы тоже разрешили ситуацию.
Пошел блок других новостей. А на их осмысление у нас – морально горящих и утопающих – просто нет сил. Новости-уроды, наступая друг на друга и на нас, перекрывают саму возможность размышлений. Душевное наше самоощущение похоже на состояние человека, которого долго и методично избивают. Он поначалу кричит, корчится, пытается защищаться, потом теряет сознание и вздрагивает только от уж очень болевых ударов. Наши души потеряли сознание. Ну, что там: опять убили? Не реагируем. Женщину-депутата? Такого еще не было – вздрогнули. Что, суицид? Да ради бога, по одной только Москве их в среднем в день от 8 до 12 происходит. Три девочки одновременно? Втроем? Вздрогнули. Тут еще этот 5 «Г» класс – совсем уж больно прозвучал.
В 5 «Г» училась самая младшая из девочек, Алена Струкова. Пятый «Г» – это значит: ребенок вот только-только вылупился из младших классов. Первый год кабинетной системы, первая ступенька старшей школы. В октябре Алене исполнилось 11. Всего на год старше подружки Маша Павлюченко, она училась в шестом классе. А Таня Кузнецова – в восьмом.
…Сотни людей, замерших с совершенно одинаковым выражением лиц – ужас, беда и недоумение. Это похороны, самое начало, все ждут, когда подъедет катафалк с телами погибших. Его все нет, холодно, кто-то притоптывает, на него косятся. Все молчат – знак вопроса чудовищным жирафом тычется в крышу дома, где жили девочки: ну что за мощная пружина, распрямившись, вытолкнула их с подоконника восьмого этажа? Ну никакого явного и несомненного несчастья!
– Они и ели, и одевались лучше, чем многие из тех, кто здесь живет, – скажут мне позже соседи. – Семьи у всех троих полные – и папы, и мамы. С достатком…
– Много здесь многодетных живут, а у них в каждой семье только по двое детей. У Танюши и Алены – по старшему брату. У Машеньки – младшая сестра. Дом этот – общежитие фабричное. Так ведь фабрика то закрывается, то открывается. Вот родители все и подались в торговлю: кто на рынок, кто в киоск…
– На кого в школе уходят силы, на кого обращают внимание? На отпетых двоечников-хулиганов да на отличников – они виднее, – скажут учителя и завучи двух школ, где учились девочки. – Ну ничего такого про них вспомнить нельзя – общий такой фон. Норма. Учились средненько, обычные девочки. Ну ничем таким не отличались. Даже сказать нечего – не выделялись они…
Но разговоры – это позже, а пока в тишине, тягостной и напряженной, суетятся только со своей аппаратурой телеоператоры да фотокоры.
– Сенсация им! Не похороны, а съемочная площадка, как будто все неправда, фильм снимают! – не выдерживает мужчина средних лет. – А что тут понимать? Вам непонятно, что так жить нельзя? Посмотрите на этот дом – общага, трущоба, дети растут друг на друге, теснота, грязь. Как сельди в бочке… Я с отцом Алены работаю, друг его. Он – механик-автослесарь, золотые руки, золотой человек. Вот за что? Любимая доча была. Сидел я у него вчера. «Ну не знаю, – говорит, – что и думать. Ну не знаю – все у нее было. Все, что ни попросит, покупал…» На его возмущенный голос реагируют мальчишки лет 10–11. В темных куртках, вязаных шапочках и красно-белых «спартаковских» шарфах – будто форма такая. Поглядывают исподлобья, молчат, слушают. И оказываются в кольце.
– Вот! – напирают сзади вездесущие старушки. – Эти-то знают все! А молчат, как партизаны. Мальчики переступают с ноги на ногу – не знают, как реагировать, смотрят друг на друга. – А то! – подхватывает другая бабулька. – Небось накачали их наркотиками, девчат! – Мальчики смотрят прямо перед собой – ни слова.
