Дети в сети. Шлем безопасности ребенку в Интернете - Мурсалиева Галина

Вот как я на вас вышел? Прочитал ваши заметки о телефонах доверия, отложил. Потому что опять же думал, что это пригодится моим ребятам… Только то, что вы там писали, это здорово. А на самом деле там сидят подозрительные и странные люди.

Я думаю, наша трагедия – в засилье женщин. Простите. Но посудите сами, что на этих телефонах доверия? Одни названия чего стоят – «сестры», «женская линия», «детская линия». Выходит, все эти линии и существуют как защита от мужчин. Смешно. А мужик бы меня понял. Вы – не знаю, но… и не понимайте. Я только одного хочу: чтобы вы поговорили с Аллой. То, что с ней происходит, меня пугает. С матерью она, по-моему, не близка. Сам я ей позвонить не могу, подумают еще, что пристаю. Попытайтесь, придумайте предлог… Мне кажется, она снова что-то затевает. Я просто боюсь.

У нее практически нет друзей, я, во всяком случае, не заметил, а я преподаю в ее классе с прошлого года. Такая девочка – невзрачная. До весны я вообще ее не замечал. Ну, есть Королева, такая ученица, да. С физикой у нее все в порядке, не блестяще, но в порядке. Немного нескладная, неуверенная, растерянная. Ну и ладно, такие вещи проходят с возрастом. И я считал, что именно с такими вот неуверенными детьми нужно быть особо ласковым и добрым. Ну, чтобы поддержать.

Все началось прошлой весной. Хотя что «все»?.. Ничего. Уж если бы мне пришло в голову затевать что-то со школьницами, так соблазнов много. Какие они сегодня в старших классах, когда школьную форму отменили, ну… Ну просто фотомодели гуляют по коридорам, я нормальный человек и не ханжа, скажу честно, мог и заглядеться. Но не на нее. Простите. Это все не очень-то красиво, то, что я сейчас говорю. Да?

МИГРЕНЬ

Слышно, как позвякивает посуда на кухне. Там возится мать Аллы, только что она благосклонно согласилась, что лучше, если дочь ответит на вопросы журналистки без свидетелей. Удивилась: вот так вот ходите по квартирам подростков и спрашиваете? Уточнила: анкета вправду анонимная? А то ответит Алка что-нибудь не так. Успокоилась: может, это и развлечет ее, а то мигрень ребенка замучила, в школу вот уже пятый день не ходим. В комнате Аллы большая карта мира во всю стену, глобус на столе, компьютер.

– Жизнь чатовая? – киваю я на компьютер.

– Получатовая. – Открытая улыбка, очень ясные выразительные глаза.

«Невзрачная» – вспоминаю я комментарий учителя, стараясь незаметно разглядеть девочку. Хрупкая, невысокая, редкие светлые волосы по плечи, лоб схвачен сложенным вдвое зеленым шарфом.

– Болит?

– Ой, да, – говорит она и хватается за лоб, а глаза, в которых пляшут чертики любопытства, выдают: «Ну, про мигрень-то мы врем». – А что за анкета? Мне надо заполнять? – вскакивает. – Сейчас я ручку возьму.

– Да можно устно, – говорю я, – и можно не отвечать на вопросы, на которые отвечать не захочется.

– Да я отвечу, отвечу, – скороговоркой говорит она.

– Есть у тебя любимая книга?

– Книжка? – с готовностью переспрашивает она. – Знаете, у меня много книг любимых. А надо самую-самую, да? Тогда «Маленький принц» Экзюпери.

– А любимый герой?

– Цветок из этой книги. Роза. Помните?

– Не принц? – уточняю удивленно. – Почему?

– Не знаю, – признается она, нетерпеливо постукивая ногтями по столу. Ждет других вопросов, поинтереснее?

– Есть у тебя друзья? – Нет. Приятели разве что, – помолчав. – У меня никогда не было близкой подруги. Наверное, потому что я тяжелый человек.

– Ты?

– Да, во мне нет легкости. Я все усложняю. Так обо мне говорят. Один человек так мне объяснил…

Что-то изменилось, не то чтобы в лице, а что-то вокруг. Может, в ауре. Алла ушла в точку. Немного выждав, я пытаюсь вернуть ее к разговору.

– Этот человек тебе дорог?

– А? – переспрашивает она. – Да, был:

– Теперь нет?

Она качает головой:

– Все так запуталось…

– Иногда, – говорю я медленно, тщательно выбирая слова, – иногда, когда произносишь вслух то, что кажется запутанным…

– Распутывается? – не выдерживает этой моей медленной речи Алла.

АЛЛА. ИЗ МОНОЛОГА

Если он оказывался рядом, на перемене или по дороге в школу, все моментально становилось резко ярким, слепило. Я ничего не видела, спотыкалась. Видела только его. Но и о нем спросили бы, как он выглядел, во что был одет? – не знаю! Я ему сразу понравилась, вот это я знаю. Иначе зачем ему надо было называть меня Аллочкой? Все остальные в классе – Николай, Денис, Мария, даже Яна у него была просто Яна, не Яночка. Он мне покоя не давал на уроках: «А что скажет Аллочка?», «Пусть ответит Аллочка…» И потом… как он на меня смотрел! Этот взгляд, усиленный очками: острый и теплый. Даже на Яну он так не смотрел. На нее насмешливо, холодно, строго. Как на всех. А на меня… ласково. Раньше я самой себе казалась, ну… Вы понимаете. Рост как у пятиклашки, хилая, волосы редкие. А тут… Смешно. Его привычка – скажет о чем-то серьезном и почему-то добавляет: «Смешно».

Я совершенно бессознательно всюду вычерчивала его имя. Потом вымарывала. А однажды кто-то в классе заметил, и все решили, что я влюбилась в Банзая. То есть в Димку Сазонова. Про учителя никому и в голову не пришло. Хотя и его так зовут – Дмитрий. А Банзай с того дня стал меня окружать. Может, поверил, что на моих учебниках именно его имя. Уроню что-то – и он всегда оказывается рядом, подает. Вот действительно смешно. Ребята погудели да и перестали. Мне было все равно, и я не спорила, не разубеждала. Мне было важно, чтобы Он не догадался.

…Весной дома лампочка перегорела, я поставила стул на стул, залезла и упала, а дальше как в «Бриллиантовой руке»: очнулась – гипс. И месяц дома. Вот невыносимо было. Я просто глохла без его голоса. В общем, позвонила. Он сказал: «Да!» – и я дала отбой. И весь день ходила счастливая от этого его «да!».

А потом как болезнь: не позвоню – так умру! И стала звонить, ну, наверное, каждые минут пятнадцать. Просто как ненормальная. Закрываю глаза и слушаю его голос. А он ругается: «Ну говорите же! Ну что за хулиганство?!»

Потом трубку стала брать женщина. Она говорила про полицию, про определитель номера, я пугалась, но ненадолго. И думала: а вдруг теперь он подойдет? Я по голосу определяла, как ему сейчас, хорошо или пакостно.

Потом… мне позвонили. Женский голос спросил: «Ты кто?» И я почему-то сразу ответила: «Алла». Спросили фамилию, я сказала. Трубку повесили. И в тот же вечер он пришел к нам домой. С тортиком. Мама чай подала. Потом вышла на минуту, и он говорит:

– За какие мои грехи этот террор? Мы-таки поставили определитель.

Я ничего не поняла сначала, но все слова врезались в сознание. Я даже все его интонации помню. Он стал говорить, что понимает: гипс – это скучно, нудно, но почему надо вот так развлекаться? А у меня в голове будто лампочка какая-то горит, все светится, и я ничего не понимаю, только вижу, что он за что-то на меня злится. А мне хочется уткнуться головой ему в плечо – потому что думала: все предлог. Он пришел, не вынес разлуки, сочувствует, любит.

Я столько раз себе это представляла: звонок в дверь, я открываю – и Он, это казалось несбыточным, невозможным. Но я все равно представляла, и вот он пришел. И почему-то просит, чтобы с ним посидела мама, а я чтобы их оставила. Я не двигаюсь с места, и мама тоже начинает нервничать.

– Да с ней явно что-то не то, разве вы не видите? – закричал он.

В итоге вышли они с мамой. А я осталась сидеть на месте как вкопанная. Или это стоят как вкопанные? Ну, стул у меня вкопался. Потом он ушел, а мама все выясняла, зачем мне понадобилось звонить учителю. Я отговорилась – сказала, что он занижает оценки. И мама хоть и ругалась, но успокоилась, сказала: «Я уж было подумала, может, тебя и вправду надо психологу показать».

Я вернулась после болезни, а он перестал меня замечать. Не то чтобы «Аллочка» – не обращался вообще никак. Перестал вызывать. Как будто меня нет.