Эндрю Кин - Ничего личного: Как социальные сети, поисковые системы и спецслужбы используют наши персональные данные
И все же, несмотря на весь провоцируемый ею печальный бессмысленный нарциссизм и еще более печальный экзистенциальный страх, было бы ошибкой рассматривать проблемы Instagram преимущественно в культурной плоскости. Культура селфи — это достаточно большая ложь, но она все же менее бесстыдна, чем экономика культуры селфи с ее миллиардами долларов прибыли и сотнями тысяч уничтоженных рабочих мест. Именно здесь — в этой количественно измеримой сфере рабочих мест, заработных плат и прибылей — мы можем увидеть наиболее тревожные последствия перехода от «момента Kodak» к «моменту Instagram».
Первородный грех
«Личное — это политическое» — под таким освободительным девизом шла контркультурная революция 1960-х гг. Однако сегодняшняя персональная революция связана не с политикой, а с деньгами и богатством. В нашу цифровую эпоху «личное — это экономическое». И нет здесь ничего освободительного.
Так же как трагедия Kodak привела к разрушению экономической сердцевины Рочестера, так и Интернет разрушает нашу прежнюю индустриальную экономику, превращая некогда относительно эгалитарную систему в экономику, где победитель получает всё; в экономику «миллиардеров и нищих», как называет ее Тайлер Коуэн. Сегодня уже не один город, а вся экономика лишается своей сердцевины. Несмотря на доносящиеся из Кремниевой долины заявления о том, что Интернет уравнивает возможности и способствует более равномерному распределению богатства, новая экономика на деле напоминает пончик с зияющей дырой посередине — там, где в прежней индустриальной системе миллионы работников производили ценные продукты и получали за это зарплату.
Новое экономическое неравенство отражает феодальное устройство Instagram, где у Джастина Бибера свита из 11 млн фолловеров, а сам он игнорирует всех. Тем самым создается, по определению экономистов МIT Эндрю Макафи и Эрик Бринолфссона, «экономика звезд и суперзвезд». Новое экономическое устройство и есть главная причина того, почему за последние четверть века жизнь стала гораздо тяжелее для многих из нас. И причина того, что Интернет или, по крайней мере, бизнес-модель интернет-компаний, таких как Instagram, Google, Twitter, Yelp и Facebook, не является подходящей платформой для построения справедливой экономики в сетевом XXI в.
В отличие от лживой «экономики селфи» правила индустриальной экономики эпохи Kodak были столь же кристально ясными, как изображение на пленке Kodachrome. Майкл Мориц, рассматривая выделяемый им «второй этап» промышленной революции в городах на северо-востоке США, подобных Детройту, Питтсбургу и Рочестеру, подмечает, что предприятия были «изолированы» от потребителей{320}. И точно так же, как рабочие были отделены от потребителей физически, четко были разделены и их экономические роли: рабочие получали наличными в обмен на свой труд, а потребители платили наличными в обмен на продукты Kodak. «Вы нажимаете на кнопку, мы делаем все остальное», где «остальное» включало разработку и производство физической продукции, доставку ее по розничным каналам потребителям. И это «остальное» требовало значительных инвестиций в виде капитала и человеческого труда. Такова была сердцевина прежней промышленной экономики, в которой Kodak создавала огромную экономическую стоимость, достигнув четверть века назад $31 млрд. Итак, в 1989 г. 145 000 не состоявших в профсоюзах работников на многочисленных фабриках, в исследовательских центрах и фотолабораториях, усеявших округу Рочестера, изобретали и производили реальные продукты, затем продававшиеся потребителям. Сегодня же Instagram, будучи продуктом-антагонистом Kodachrome, в то же время является компанией-антагонистом Kodak и строит «экономику антиKodak». На первый взгляд, Instagram предлагает гораздо более выгодную для всех сделку, чем Kodak. Невзрачная рочестерская фабрика подверглась апгрейду до мексиканского пристанища хиппи, где здоровенный чувак качается в гамаке на тихоокеанском пляже и, вдохновленный своей подругой, изобретает потрясающее приложение для обмена фотографиями. Два месяца спустя бесплатное приложение уже доступно для мгновенной загрузки. Три года спустя оно приносит миллиард долларов своему создателю и становится «параллельной реальностью» для 150 млн жителей нашей планеты. Целое поколение интернет-пользователей начинает общение со слов «А вот в Instagram…». «Программное обеспечение, — как любит выражаться Марк Андриссен, — поглощает этот мир»{321}.
Выигрывают все. Разве могут ошибаться сто пятьдесят миллионов человек? Не так ли?
Нет, не так. «Тут кроется ловушка, — предостерегает Джеймс Суровики по поводу «экономики Instagram» в своей статье «Валовая внутренняя халява», опубликованной в 2013 г. в New Yorker. И это очень серьезная ловушка. — Оцифровывание не требует много рабочей силы: вы можете придумать идею, написать программу и с легкостью распространить ее среди сотен миллионов людей. В этом принципиальное отличие от физической продукции, которая требует несравнимо бо́льших затрат труда на производство и распространение»{322}.
Instagram — прекрасный пример такой ловушки. Программное обеспечение поглощает не только мир, но и с жадностью — наши рабочие места. Когда Кевин Систром испытал свое озарение на мексиканском пляже, у него был всего один партнер в Burbn — также выпускник Стэнфорда, программист по имени Майк Кригер, уроженец Бразилии. Совместно они написали первоначальную версию приложения, а для его распространения использовали онлайн-магазин App Store компании Apple. И даже на момент продажи Instagram сети Facebook за миллиард долларов в апреле 2012 г. в небольшом офисе компании в деловом центре Сан-Франциско работали всего 13 штатных сотрудников.
Нет, это не опечатка. В Instagram действительно работали всего 13 штатных сотрудников, когда Facebook заплатила за этот стартап миллиард долларов. Между тем в Рочестере Kodak закрыла 13 заводов и 130 фотолабораторий, уволив 47 000 сотрудников. И эти десятки тысяч были не единственными жертвами «экономики селфи». Вместе с ними серьезно пострадали и профессиональные фотографы. В период с 2000 по 2012 г. число тех, кто занимался художественной фотографией и работал на американские газеты, сократилось на 43 % (с 6171 до 3493 человек) — и это в те времена, когда фотографии стали «более сексуальными», чем слова, а жители планеты стали делать триллионы снимков в год{323}.
Так кто же выполняет всю работу в этом стартапе с 13 сотрудниками и стоимостью в миллиард долларов да к тому же обеспечивает его всем необходимым?
Это мы. Все мы, 150 млн составляем «Моментальную Нацию». Творение Кевина Систрома — это наиболее типичная фабрика данных в нашей новой цифровой экономике. В отличие от бывшей промышленной фабрики — «небоскреба» в центре Рочестера — фабрики данных XXI в. такие же вездесущие, как селфи, и действуют повсюду, где есть подключенный к сети девайс. Возможно, как раз сейчас вы читаете на таком устройстве эту книгу. Или, почти наверняка, оно лежит у вас в кармане либо на столе. Именно наш труд на этих маленьких девайсах — непрерывный поток твитов, постов, поисковых запросов, обновлений, просмотров, комментариев и снимков — создает всю стоимость в сетевой экономике.
Разумеется, не только Instagram сумел выстроить обширный бизнес, используя рабочую силу по минимуму. Точно так же поступает и базирующийся в Сан-Франциско стартап WhatsApp, предлагающий платформу для обмена мгновенными сообщениями, который был приобретен Facebook за $19 млрд в феврале 2014 г. В декабре 2013-го WhatsApp обрабатывал 54 млрд сообщений от своих 450 млн пользователей, при этом сервисом занимались всего 55 человек. «WhatsApp воплощает в себе все недостатки американской экономики», — считает Роберт Райх, министр труда в администрации Клинтона, Так он расценивает сервис, который практически не создает рабочих мест и усугубляет пороки экономики, где победитель получает всё на цифровом рынке{324}.
Это один из самых больших парадоксов нашей якобы технологически обогащенной цифровой эпохи. В отличие от индустриальной экономики сегодня качество технологий вторично. Когда Facebook и Twitter вели войну предложений за Instagram, они боролись не за дешевые готовые фотофильтры Кевина Систрома или за программу, которую он на пару с Майком Кригером соорудил за несколько месяцев. Они платили за нас. Они хотели приобрести нас — наш труд, нашу производительность, нашу сеть, нашу вероятную креативность. Именно по этой же причине в мае 2013 г. Yahoo приобрела сеть микроблогов Tumblr с ее 300 млн пользователей и штатом всего лишь в 178 сотрудников за $1,1 млрд, а Facebook в ноябре 2013 г. предложила $3 млрд наличными за приложение для обмена фотографиями Snapchat, где на тот момент работало куда меньше — 20 человек{325}.
Именно по этой причине Эван Шпигель, 23-летний сооснователь Snapchat и ее генеральный директор, выпускник Стэнфорда, отказался от предложения Facebook купить его стартап с 20 сотрудниками за $3 млрд. Да-да, он отказался от $3 млрд наличными за свой двухлетний стартап. Однако, видите ли, крошечная компания Шпигеля (кстати, через полгода после отказа от сделки с Facebook он начал переговоры о новом раунде финансирования с китайским интернет-гигантом Alibaba, оценившим, по слухам, Snapchat в $10 млрд{326}) не такая крошечная, как кажется. На нее «работают» примерно 25 % всех пользователей мобильных телефонов в Соединенном Королевстве и 50 % всех пользователей мобильных телефонов в Норвегии, которые, по словам Шпигеля, «активно» используют его приложение{327}.
