Пиксельный - Александр Александрович Интелл
Когда поднялись манекены из МЧС, все было кончено: я сидел на коленях, держал ее в руках, рыдая так, как, наверное, никогда не рыдал в своей жизни. Она была такая маленькая, такая хрупкая в объятиях, не хотелось отдавать ее никому и никогда.
Я рыдал, постоянно повторял одно и тоже: «Леночка, маленькая моя», «Леночка, родная моя», «Я никому тебя не отдам», «Никому не отдам». Наверное, фразы никто не мог разобрать из-за истерики.
Я разомкнул объятия. Из носа у нее текла кровь, и, кажется, была разбита губа. Она смотрела на меня как испуганный и побитый котенок, которого кто-то выгнал из дома. А я подобрал.
Часть вторая
Пиксельный Путник
Колхозная Party
За окнами темно. Не выходит разглядеть соседние дома, деревья, а о существовании неба впору забыть. Фонари вдоль улиц должны светить, но нет и намека.
Мне становится ясно, что вообще ничего нет. Как будто вместо окон навешаны черные полотна, скрывающие меня от окружающего мира. Тьма густая. Полная.
Свет в комнате принимается рябить. Сначала редко, почти неуловимо, но дальше – устраивается танец света и тьмы. Тени предметов в период света отпечатываются в голове, в темноте я продолжаю их видеть.
В голове рождается свистопляска образов. В периоды темноты они двигаются, пересекаются, уменьшаются и увеличиваются; тени вещей словно в дурном театре, устраивают представление, не стыдясь сумбурности, не страшась, что примут за цирковых артистов.
В какой-то момент танец пропадает. Света больше нет. Понадобилось мгновение, чтобы он погас окончательно.
Но телевизор работает, как и все, подключенное к источнику бесперебойного питания. Пять минут – именно столько он продержится. А после, все, что не погасло – погаснет и станет настолько темно, что черные полотна сольются с комнатой и эта подступающая тьма сожрет меня.
Очень страшно, и я не знаю что делать. Работает телевизор, и кажется, что экран тусклым светом оголяет все дурное и скверное, темную сторону вещей.
И эти окна! Почему же в них ничего не видно?!
Я тихонечко встаю, медленно-медленно, стараясь не создавать лишнего шума, крадусь в спальню. Сейчас лягу, усну, дождусь, когда взойдет солнце, и комната наполнится светом. Запрусь в комнате, укроюсь одеялом с головой, отвернусь к стеночке и высуну нос, чтобы дышать. И так пробуду до утра. Главное только уснуть.
Глаза привыкают к темноте, и от этого еще хуже – очертание квартиры, искаженное тьмой, лишь заметнее. Каждый шаг дается с трудом, боюсь своего шороха. Настолько страшно, что просто мечтаю потерять сознание и ничего не чувствовать.
Слышу, как в спальне что-то грохает с огромной силой.
Бах!!! Бах!!! Бах!!!
Сердце готово выпрыгнуть. Я уже не ощущаю ног, сами волокут в спальню. Не желаю туда идти, но не могу остановиться.
Бах! Бах!! Бах!!!
Распахнув дверь, я обнаруживаю источник грохота – прыгает кровать. Она приподнимается с помощью неведомой силы, и опускается, будто живая.
– Эй! Кто здесь? – свой голос я слышу со стороны.
Кровать перестает подпрыгивать, из-под нее вылезает что-то непонятное.
Меня хватает ужас, неужели я сошел с ума? До чего я себя довел? Голова больше не соображает.
Когда оно вылезает наполовину, я вижу что это голое тело… ЛЕНА!
Высунувшись наполовину из кровати, Лена поднимает голову, и я вижу это лицо. Оно перекошено до неузнаваемости. Лена издает какие-то непонятные звуки и двигаться по направлению ко мне.
Я в ужасе начинаю пятиться. Но она быстро встает и прыгает на меня. Перекошенное, безобразное лицо отпечатывается в сознании.
Бах! Бах!! Бах!!! Телефон будит меня, спасая от ужасного кошмара.
– Да – протягиваю я сонным голосом.
– Эй, пейсатель?
– А?
– Не узнал?
Голос кажется знакомым, правда из-за некачественной телефонной связи, создается некий фильтр, который убирает уникальные нотки в голосе, тона и оттенки.
– Блин, не издевайтесь, кто это?
– Ууу… Это я блин, Рома. Просыпайся давай.
– Ого. Ты в городе?
– Ага. Сегодня все собираются на сходку.
– На какую сходку. Кто, все?
Я еще не отошел ото сна, но даже будь трижды awakened, ни за что бы не вспомнил, кто и куда собирается.
– Кто, кто…
– На какую сходку? Ты о чем?
– Пипец… Ты вообще бываешь в курсе чего-нибудь? С нашего класса сегодня все собираются. В восемь, в клубе. Все давно знают, один ты как всегда…
– Что, прям все-все? И чего так поздно-то?
– Ни че не поздно. Ну а придут, может и не все, но большинство точно. Ты вот не пересекаешься ни с кем в сетках, а так давно бы знал. Народ готовился, искали всех.
– А в каком клубе будет?
– Ну, решили как в прошлый раз, во «Флакс» завалиться.
– Блин…
– Чего?
– Может в другое место, а?
– Да ты чего, все уже решили.
– Ладно.
– Ну, давай. Я тебе еще вечерком позвоню. Не проспи, как обычно.
– Хорошо. Пока.
Как обычно.
На часах половина двенадцатого. Из-за постоянных недосыпов я не чувствую себя отдохнувшим, даже если встаю столь поздно. А впрочем, во сколько я вчера лег?
Я нехотя встаю с постели, плетусь в ванну, еще достаточно сонный, чтобы соображать. В гостиной кидаю взгляд на кучу развороченных приставок.
Под дождем из желтых стрел, прорывающихся сквозь плотные шторы, мне представляется куча красиво слепленной пластмассы; глянцевые экземпляры, вопреки слою пыли, переливаются тусклыми отражениями этого мира.
Ничего кроме пластмассы. Раньше, поглядывая на эти устройства, представлялась железная начинка. В голове возникали тактовые частоты микрочипов, установленных на материнских платах, бойко работающие приводы, считывающие информацию с диска при помощи лазеров и прочие тонкости работы веющих нагретым воздухом коробок.
А сейчас, когда словно поверженные валяются на полу, кучей ненужного хлама, и покрывшиеся тоненьким слоем пыли, они не кажутся чем-то наполненными. Просто куски пластмассы, которые лепят для детей в огромных количествах. Они точно водяные пистолеты, которыми я забавлялся, будучи ребенком, не обремененным школой. Пластмасса наполняется водой, когда нужна для утехи; или вовсе заряжена пустотой.
В ванне я принимаю душ, вспоминая все произошедшее после инцидента с Леной.
Суматоха, истерики, мое состояние, похожее на психически больного. Но психически больной признали Лену и поместили в дурку, с согласия больной на всю голову мамаши.
Я долго отговаривал, переубеждал, чтобы она отказалась от этого глупейшего, наихудшего решения. Объяснял – нужно принимать меры иного рода, ведь лечить там не будут, только мучить препаратами, подавлять волю. Елена, Васильевна, будучи не обремененная муками раздумий, воспротивилась, строя из себя заботливую мать с ярко выраженным волевым характером, четко решила: «Там ее вылечат!». Естественно, дама осведомлена широчайшим спектром лечения в подобного рода учреждениях, и сомневаться в решении было свойственно только дураку вроде меня.
В ярости от ситуации, буквально освирепев, я выдал почтенной даме не совсем приятные эпитеты, обозначив ее советской работницей, со
