Пиксельный - Александр Александрович Интелл
Я тихонько крадусь. Возникает простая надежда, что сейчас вот так приближусь, схвачу, и все закончится. Герой дня, Лена жива и…
– Мы привели человека, которого ты просила. Он поднялся. Он будет с тобой говорить. – Провякали в рупор.
Привели, как же.
Лена быстро разворачивается. Сердце чуть не вылетает: она делает это так резко, вот-вот бы и упала! Но надо признаться – уверенно и просто, до ангельского просто! Будто Лена гимнастка и всегда так умела. Я не могу понять своих чувств, но у меня изнутри тянется гордость за нее. Это совсем непонятное в такой ситуации чувство, глупое и несвоевременно, но во мне рождается твердое убеждение, что любой теперешний ее поступок, не направленный в пропасть, вызывает гордость, уважение и любовь.
Одета она как всегда ненормально, даже для эмо: красно-зеленая арафатка на шее, розовая футболка, выглядывающая из под короткой земляной курточки до отказа увешанной значками; все те же узенькие джинсы синего цвета со свежими заплатками, ярко-розовый ремень с огромными заклепками, и черно-белые клетчатые «вэнсы» вместо нормальной человеческой обуви. Видимо, так Лена представляет себе наряд покойника. Господи…
– Лена… Леночка… – нет сил говорить. Слова даются с трудом, голос дрожит, сердце бьется, как никогда раньше: еще чуть-чуть и вылетит из груди, как в мультиках.
– Спасибо что пришел. Не подходи ближе. Не надо волноваться, все равно я сегодня умру. Не хочу, что бы тебе потом было плохо.
Плохо? Не хочешь? Устроила это все и теперь хочешь, чтобы не было плохо? Да я раньше тебя сдохну!
– Лен, – я пытаюсь успокоиться, – слезь с этой чертовой… оттуда. Давай нормально говорить. Я не собираюсь тебя уговаривать, просто хочу говорить.
– Я тоже хочу. Давай так. – Она по-детски улыбается. Будто это игра такая.
Ветер, тем временем, налетая порывами, меняет прически на ее милой головке. Я понимаю, что у меня открыт рот, и говорить я, в сущности, не могу.
– Ну… Господи, ну давай… – дыхание предательски не восстанавливается. Это тебе не игра, где есть полоска.
– Ты первый – она снова улыбается.
Я собираюсь с силами, глубоко дышу, и думаю над тем, что я хочу сказать.
Но из моего рта не выходит ничего, кроме этого:
– Я тебя люблю. И всегда любил. Не оставляй меня одного. Пожалуйста. Неужели я тебе не дорог? Неужели ты не помнишь нашу дружбу? Я же был хорошим другом, правда? Ну давай… давай, что бы все было хорошо, что бы все как раньше! Я не буду запрещать тебе гулять с твоими подругами! Обещаю! Клянусь! Ну, хочешь, я с вами буду гулять, хочешь я буду эмо? Я буду рад этому, лишь бы ты была жива; все будет хорошо, я сам раньше думал об этом. Мы с тобой похожи, давай вместе что-то делать, только не оставляй меня здесь! – я пускаюсь рыдать. Все эти слова ничего, НИЧЕРТА ОНИ НЕ ЗНАЧАТ! Это все ложь. Я никогда не буду этого делать. Я конченный алкаш и начинающий псих. Я уже давно не справляюсь с эмоциями, не могу держать себя в руках. Люди для меня стали деревянными идиотами, все окружающее бесит – пустая картинка; я устал от всего, от всего абсолютно. Я ведь не ей вру, я вру сам себе! Я понимаю ее! Мне тоже хреново! Просто НЕ НАДО УБИВАТЬ СЕБЯ! Жить ведь лучше… всегда лучше. – Прости. Прости меня, это ложь. Я просто хочу, чтобы ты слезла с этой чертовой крыши и жила! Мне надо совсем немного – чтобы ты просто жила.
– Не плачь, дура… – она улыбается. – А помнишь, ты говорил про мечты? Ты делил их на разные виды, говорил, что есть Лучшая Мечта. Помнишь?
– Помню – я плачу навзрыд.
– У меня нет мечты. Ни маленькой, ни даже самой крохотной. Вообще никакой!
– Лена…
– А еще ты говорил, что если мечты нет, человек рано или поздно умрет. Сейчас со мной это происходит. Последнее время я не жила, мне незачем жить. Я больше никогда не построю свою Лучшую Мечту. Не строится она. Понимаешь?
– Лена, это все слова, я же могу ошибаться! Не обязательно все завязано на мечте! Ты нашла, кого слушать! – я бешено глотаю воздух, кажется, что душно – Просто живи, мы с тобой все выясним! Мы столько сделаем, мы все… мы все поймем!
– Нет, все и так понятно. Не думай, что ты виноват, не правда. Все бы произошло и без твоих слов. И не говори что это просто слова. Ты говоришь то, что не могут сказать другие. Не смей винить себя. Если я не умру сейчас, то умру в ближайшее время от наркотиков, которые попробовала. Но они мне не нравятся. Не хочу умереть наркоманкой. – Лена потупила взгляд. – Знаешь, я долго думала, как это сделать. И решила вот так. Пусть не очень красиво, но зато меня хотя бы запомнят, – снова улыбка, – и крышка гроба будет закрыта, мать не подпустят к моему трупу. Это самый лучший вариант. Я решилась неделю назад. Не стала оставлять тебе всяких записок, а захотела сказать все в лицо. Я даже в комнате убралась: выбросила ненужные вещи и оставила записку маме, чтобы тебя не винила, она это любит. Все будет правильно.
Я все это слушаю и ничего не могу с собой поделать. Я беспомощен, я не могу взять под контроль разговор. Ощущаю себя каким-то старым, мне ужасно жить. Господи, что это?
– И не вини себя в том, что сегодня не спасешь меня. Ты не можешь этого сделать, я все равно умру. Я все понимаю. Я обречена. Да, я обречена. Я тебе это и хотела сказать: не вини себя в моей смерти, не вини в том, что не спас меня. Вот. Вроде все сказала…
– А твоя мама? Как без тебя… – я говорю не своим голосом. Что-то во мне сломалось. Я больше не чувствую себя как раньше. Во мне много боли и… удивления – да-да, удивления!
– Мама… Это заставит ее хоть что-то делать в своей скучной жизни.
Она развернулась. Еще мгновение и ее не будет. Оттолкнется, и через секунд десять я услышу глухой звук ударяющегося тела об асфальт. От нее ничего не останется. От меня тоже ничего не останется. Что я буду делать после того как она прыгнет? Я буду виноват во всем, в любом случае.
И я теперь безумный. Я ору нечеловеческим воплем.
В момент, когда Лена оборачивается на мой вопль, я вмиг подлетаю к ней, за какие-то доли секунд, хватаю за одежду – я даже не понимаю, за что берусь – и рывком стаскиваю с порожка на крышу – она ударяется.
Потом я подлетаю к ней, лежачей,
