Регина Бретт - У Бога всегда есть работа для тебя. 50 уроков, которые помогут тебе открыть свой уникальный талант
Как-то раз я брала интервью у мальчика, который хотел, чтобы его усыновили. После разговора с Морисом в моем сердце осталась незаживающая рана. Я познакомилась с ним много лет назад, когда ему было двенадцать, и в то время на надежду у него почти не осталось сил. Он понимал, что его детство заканчивается. Он знал, что большинство людей хотят усыновить младенца или совсем маленького ребенка. И все же он был вне себя от волнения, когда его фотография появилась в «Плейн Дилер» вместе со статьей под заголовком «Ребенок ждет». Его личное объявление о поиске новых родителей описывало его как умного, творческого, художественного склада мальчика, живущего в интернате после перенесенного насилия и неблагополучия в семье. В то время он хотел стать первым чернокожим президентом Соединенных Штатов.
Но никто не позвонил.
Морис был достаточно взрослым, чтобы понимать, что он никому не нужен.
– Довольно трудно сохранять терпение, когда годы идут, – тихо говорил он. – Почему никто не звонит?
Что он сказал бы человеку, который раздумывает, брать ли его в семью? Морис улыбнулся так широко, что из-за пухлых щек его глаза превратились в две щелочки, поблескивающие полированными ониксами.
– Не волнуйтесь, – сказал он, точно опытный агент по продажам. – Вы делаете хороший выбор. Это возможность, которую просто нельзя упустить!
Ребенку легко может показаться, что его наказывают за ошибки родителей, если никто не хочет его усыновить. Ребенка охватывает гнев, он выплескивает его наружу, а после этого еще труднее сделать так, чтобы кто-то захотел его взять. Когда я познакомилась с Морисом, он жил вместе с 42 другими детьми в интернате «Бич Брук» в городке Пеппер Пайк, штат Огайо. Он пробыл там дольше всех – почти два года. Я спросила его, в скольких пробных приемных семьях он успел побывать.
– Ого, – протянул он, мысленно считая. – Как минимум в двенадцати.
Мориса забрали у родителей, когда ему было семь лет. Две его сестры оказались в разных приемных семьях. Он хотел бы и сам попасть в приемную семью, хотя новые люди его пугали.
– Ты весь на нервах, – говорил он, заламывая руки. – Никого по-настоящему не знаешь. Не знаешь, где в доме кухня, где ванная. Все равно что только что родился. И совершенно непонятно, как пойдет дальше.
И еще непонятно, сколько ты продержишься в этой семье. Он надеялся, что последняя супружеская пара, у которой он гостил, станет его приемными родителями.
– Они говорили, что хотят усыновить меня, – рассказывал он. – Наверное, я просто сам себя сглазил.
Он мечтательно рассказывал о том, как они играли в прятки. О том, как в день его отъезда ему устроили вечеринку, а его приемная мама плакала при расставании.
– Я не помню даже их телефона и адреса, – жаловался он, уставившись на свои кроссовки.
До психотерапии Морис вел себя в приемных семьях как разрушитель. Со временем он научился не швыряться стульями и не ругаться скверными словами, когда сердился, а просто говорить о том, что его расстроило. Его история не дает людям увидеть, каков он сейчас и каким может стать.
Однако у него оставался последний лучик надежды. У Мориса был наставник, который помогал ему практиковать свои новые навыки в настоящем мире. Дейв, археолог из Кливлендского музея искусств, брал его к себе каждую субботу.
– Он замечательный, – рассказывал мне Дэвид. – Очень умный, и с ним весело. Он смертельно нуждается в привязанности. Он готов поладить с кем угодно.
До того как в его жизни появился этот наставник, Морис совсем пал духом. Он говорил своему психотерапевту: «Я больше не хочу жить. Мне будет лучше на небесах». Морис был не особенно привередлив в своих пожеланиях относительно того, в какой семье он хотел бы оказаться.
– Мне нужна семья, в которой не будут употреблять наркотики и драться, – говорил он мне.
Ему было тяжело видеть, как других детей усыновляют, как они покидают интернат. Всякий раз, как это случалось, его боль и обида усиливались.
– Господи, все меня покидают! – говорил Морис, качая головой. – Всякий раз, как уходит мой лучший друг, я стараюсь завести себе нового лучшего друга.
Насколько я знаю, Мориса так и не усыновили до достижения предельного возраста. Я не знаю, где он теперь, но сердце его полно горечи. И он такой не один. Как-то раз я брала интервью у группы детей в лагере для тех, кто стал слишком взрослым для усыновления. Им было от 13 до 17 лет, и все они наперебой говорили о «хорошей жизни» – жизни тогда, давным-давно, когда у них были папы и мамы, братья и сестры, спальни и задние дворы, постоянные, неизменные.
Они говорили о том моменте, когда каждый из них узнал плохие новости. Кто-то из родителей умер, кто-то попал в тюрьму и больше не вернулся. Они рассказывали о своей реакции на эти известия. Один разразился воплями. Другого стошнило. Третий перестал разговаривать. Четвертый признался: «Я до сих пор не могу в это поверить». Они говорили о том, какой гнев охватил их, когда пришлось расстаться с младшими братьями и сестрами, с друзьями; о том, что одному из них целый год не говорили, что его сестру удочерили; о том, как в приемных семьях за ними постоянно следят; о кузенах, тетках, дядьях, которые никогда не звонили и не приезжали к ним.
Они заключали сделки с судьбой: если я буду учиться только на отлично, если я буду хорошо себя вести, если я буду спокойным, может быть, я смогу вернуться домой. Каждый из них говорил о том, как ему казалось, что он недостаточно хорош, чтобы кто-то его любил. Волонтеры лагеря просили каждого из этих ребят зажигать свечи, чтобы напоминать себе, что они по-прежнему могут надеяться и что никто не сможет зажечь свет надежды вместо них самих. Они просили детей понять, что, возможно, они никогда не вернутся к прежней хорошей жизни, но все равно могут создать себе новую.
Если бы только на свете было больше таких людей, как Джин и Чак Хэррелл, которые предлагают детям новую жизнь! Они женаты уже почти 60 лет и за это время воспитали около 300 детей. Любовь к детям других людей стала их жизненной задачей. Они называют это своим служением. Идея принадлежала Джин.
– Нам пришлось много молиться, – говорит она.
У них было трое собственных детей, а потом они решили стать родителями-воспитателями. Поначалу Чак сопротивлялся, но Джин сломила его сопротивление своей молитвой.
Однажды он сказал: «Ладно, давай сделаем это», – и с тех пор они ни разу не остановились.
Когда я разговаривала с ними, ему был 81 год, ей – 78.
Какой это был замечательный и долгий путь!
В их доме в крохотном огайском городке Рутстаун, где всего два светофора, жили девять детей. Их дом стал оазисом для детей, страдавших от насилия и заброшенности. Однажды они экспромтом пригласили к себе целую семью. Семейство ехало на машине в другой штат и попало в автомобильную аварию. Родители оказались в госпитале, а дети – у Джин и Чака. В тот день, когда дети должны были уезжать от них, один из мальчиков пошел погулять в парк вдоль дороги. Он нашел там старый туалет, заглянул внутрь и провалился. Сами понимаете, в каком состоянии он оттуда вылез. Джин поспешила отмыть мальчика до приезда тетки.
– Мы тогда только посмеялись, – вспоминает Джин.
А иногда случалось и плакать.
– Они приходят к нам с проблемами. Некоторые из них – медицинские, другие – физические, третьи – поведенческие, – рассказывает Джин.
Все дети трогали их сердца, но один маленький мальчик по имени Айзек оставил самый глубокий след. Однажды в их дом позвонили из детского агентства округа и попросили взять к себе младенца. Малыш пострадал от падения, и его головной мозг был сильно поврежден. Джин и Чак поехали в больницу, чтобы посмотреть на мальчика и понять, смогут ли они о нем заботиться. Врачи сказали им, что малыш, возможно, не выживет. Супруги решили все равно взять ребенка.
– Единственное напутствие, которое они нам дали, – это номер телефона, по которому нужно было позвонить, когда малыш умрет, – рассказывала Джин.
Они просто изливали на него потоки любви при любой возможности.
– Мы молились, и снова молились, и изо всех сил старались выходить малыша, – говорит она.
Айзек частично лишился зрения. Он не мог ни разговаривать, ни сидеть. Его нужно было бесконечно водить по врачам. Его приходилось кормить через трубку, возить на физиотерапию, целый день пичкать лекарствами. Его иммунная система была настолько слаба, что им пришлось отказаться от посещений церкви, чтобы случайно чем-нибудь не заразить ребенка.
– Этот малыш был особое дитя Божие, и Бог был не против того, чтобы мы пропускали церковные службы, – говорила Джин. – Мы делали то, чего хотел от нас Господь.
– Единственное, что он мог, – это лежать на спине, зато у него была совершенно чудесная улыбка, – вспоминает Джин. – Он лежал, размахивал ручками и ножками и гулил. Это был самый радостный ребенок на свете.
