Иллюзия себя: Что говорит нейронаука о нашем самовосприятии - Бернс Грегори

Анна О. была пациенткой Брейера, и ее история подана с его точки зрения. Брейер представляет нам Анну О. как умную и симпатичную 21-летнюю жительницу Вены из довольно обеспеченной семьи. Проблемы начались, когда ее обожаемый отец заболел туберкулезом. Несколько месяцев Анна выхаживала его, но потом силы у нее иссякли, и она вынуждена была отстраниться. Девушка надолго проваливалась в сон, а в промежутках сама начинала заходиться в кашле. Месяцы спустя у Анны возник довольно озадачивающий набор физических отклонений: проблемы со зрением, периодический правосторонний паралич, онемение разных частей тела и нарушение речи. Брейер пишет, что ее личность разделилась на относительно нормальную, пусть и погруженную в печаль, и безнадежно «засорившуюся», нервную, одержимую галлюцинациями вроде черных змей.

Когда отец умер, Анна сдала окончательно. Два дня она пролежала в глубоком ступоре, а когда очнулась, перестала узнавать родных. Признавала только Брейера. Отказывалась есть, если Брейера не было рядом, и, когда ей пришлось на неделю уехать из города, ее состояние усугубилось. По возвращении Брейеру удалось вернуть Анну к жизни только гипнозом.

Сеансы гипноза стали для нее «разговорной терапией», или, как она еще их называла, «прочисткой дымохода». От сеанса до сеанса ее мучила тревога такой силы, что справиться с ней можно было только конскими дозами хлоралгидрата. По свидетельству Брейера, личность Анны в конце концов раздробилась полностью. Пациентка по-прежнему переключалась с относительно нормальной субличности на больную, но теперь больная считала, что родилась ровно на год раньше здоровой. Брейер продолжал сеансы гипноза полгода, работая с каждым из симптомов Анны с целью вызвать катарсис. В июне 1882 г., через два года после появления симптомов, Брейер заявил, что с болезнью удалось справиться. Когда через три года Брейер с Фрейдом публиковали свои очерки, Анна, как утверждалось, по-прежнему была в добром здравии.

Именно так рассказывали историю Анны последующие 70 лет. Случай ее стал прототипом катарсической разговорной терапии. Увы, изложенное не соответствовало правде. Это знал даже Фрейд, который, по некоторым свидетельствам, сообщил Юнгу в 1925 г., что Анну так до конца и не вылечили{48}.

В 1953 г. было раскрыто подлинное имя Анны – Берта Паппенгейм{49}. Выяснить подробности биографии Берты оказалось не так трудно, поскольку в кругу венских евреев она была фигурой довольно известной. В 1880-х гг., когда Берту вроде бы мучило нервное расстройство, она занималась важной общественной деятельностью: путешествовала по странам Балтийского региона, разыскивая центры продажи еврейских женщин в сексуальное рабство. Эта версия Берты плохо вяжется с той персоной, которую описывал Брейер. В результате небольшого медицинско-детективного расследования, проведенного канадским психиатром Анри Элленбергером, были найдены изначальные записи о лечении Берты в психиатрической клинике в пригороде Вены. Выяснилось, что вместо «разговорной терапии», о которой сообщалось в опубликованной истории Анны О., Берту глушили сильными дозами хлоралгидрата и морфина, избавляя от лицевых тиков.

Сейчас очевидно, что история Анны О. все-таки нам хорошо знакома: это пример женщины, жизнь и переживания которой подогнала под свои планы парочка влиятельных докторов. Фрейд сделал из нее модель для рекламного плаката «разговорной терапии», но подлинной причины возникновения ее недугов так и не узнал. Хотя он преподносил этот симптомокомплекс как типичный случай истерии, если бы Берта пришла на прием сегодня, у нее, возможно, диагностировали бы височную эпилепсию. Историю Анны О. исказили, чтобы втиснуть ее в рамки заранее заготовленного нарратива, который намеревались продвигать Фрейд и Брейер. К несчастью, этот нарратив продержался почти столетие, формируя как психиатрическую практику лечения истерии, так и обывательское представление о расстройстве множественной личности.

Случаи Анны О. и мисс Бичем заложили основы популярных представлений об истерии, тем не менее в свое время эти истории были почти неизвестны широкой публике. В отличие от них, истории Евы Уайт в 1950-х гг. и Сибил в 1970-х произвели в прессе эффект разорвавшейся бомбы. До тех пор истерия и сопутствующее ей расщепление личности обитали исключительно в пропахших сигарным дымком стенах психиатрических кабинетов. Но когда в словаре обывателя появились имена Ева и Сибил, расстройство множественной личности стало встречаться на каждом шагу – как какой-нибудь нервный срыв.

История Евы Уайт начиналась так же, как и остальные аналогичные, – с обращения к местному психиатру с жалобами на физические симптомы, в частности сильные головные боли. Ева жила в сельской Джорджии, недалеко от полей, где проводились знаменитые турниры «Мастерс» по гольфу. Психиатров там было раз-два и обчелся, поэтому Еве пришлось ехать в Августу, где находился медицинский колледж штата Джорджия, и она попала к белокурому здоровяку по имени Корбетт Тигпен. Но Тигпена в медицинском случае Евы заинтересовали не головные боли, а провалы в памяти, которые следовали за приступами. Чтобы помочь Еве восстановить воспоминания о том, что происходило во время этих периодов сомнамбулической диссоциативной фуги, Тигпен поступил так же, как когда-то Брейер с Анной и доктор Принс с мисс Бичем. Он погрузил ее в гипнотический сон.

То, что произошло затем, он описывал так: «Напряженная чопорная поза Евы Уайт сменилась расслабленно-игривой. С негромким и неожиданно интимным смешком она закинула ногу на ногу»{50}. Ноги показались Тигпену красивыми. Он расценил это как проявление контрпереноса, при котором психоаналитик использует собственные чувства и ощущения как показатель тех эмоций, которые пытается вызвать у него пациент. Проще говоря, Тигпен приписал Еве влечение, возникшее у него самого. Как он свидетельствовал, «вместо довольно заурядной и уже не юной особы передо мной явилась совершенно другая – с зазывным блеском в глазах и озорной бесшабашностью во всем облике». Она называла себя Евой Блэк.

В истории Евы прослеживалось поразительное сходство с историей мисс Бичем. Если Ева Уайт была замужем, то Ева Блэк утверждала, что свободна. Она любила гулять и веселиться, могла пропадать, судя по всему, на несколько дней, «заводя новые знакомства». Ева Уайт, разумеется, утверждала, что не помнит о поступках Евы Блэк. Тигпен со своим коллегой Херви Клекли анализировал субличности Евы с помощью различных стандартизированных методов обследования, включая регистрацию мозговых волн с помощью электроэнцефалографии. ЭЭГ ничего определенного не показала, а вот IQ у Евы Уайт получился по тестам немного выше, чем у Блэк. За 14 месяцев лечения Евы Тигпен и Клекли провели 100 часов терапии, в основном состоявшей из сеансов гипноза. К концу этого периода появилась третья субличность, отрекомендовавшаяся как Джейн.

История Евы так и осталась бы в анналах психиатрии, если бы в 1953 г. Тигпен и Клекли не сделали о ней доклад на конгрессе Американской психиатрической ассоциации, где присутствовали представители прессы. Когда случай Евы получил огласку, публика забурлила. Тигпен и Клекли уговорили Еву передать им права на публикацию ее истории и в 1957 г. издали книгу «Три лица Евы» (The Three Faces of Eve), которая стала бестселлером. В том же году был снят одноименный фильм с Джоан Вудворд, получившей затем «Оскар» в номинации «Лучшая женская роль» за экранный образ Евы. В книжной и кинематографической версиях обе Евы в итоге исчезали, а Джейн жила долго и счастливо до конца дней своих.

Однако при всей сенсационности истории Евы ей далеко было до щедро приправленной перцем истории Сибил.

Сибил (настоящее имя Ширли Мейсон) страдала от множества физических расстройств и провалов в памяти с детства, которое у нее пришлось на 1950-е гг., проведенные в Миннесоте. Единственная дочь в семье адвентистов седьмого дня, юная Ширли проводила много времени за игрой с куклами и воображаемыми друзьями, хотя мать считала ее фантазии кознями дьявола{51}. По совету семейного врача Ширли направили к психиатру Конни Уилбур, которая принимала в Омахе (штат Небраска), Уилбур лелеяла собственные мечты и амбиции. Женщины-врачи были тогда редкостью, и удел прозябать на Среднем Западе, когда каждому известно, что Мекка и передний край психоанализа – это Нью-Йорк, Уилбур не прельщал. К Ширли, необычайно умной по сравнению с обычными пациентками, Уилбур прониклась симпатией. Ширли же в свою очередь идеализировала доктора Уилбур как представительницу того типа утонченных образованных женщин, которой она сама надеялась когда-нибудь стать. Но Уилбур уже строила планы уехать из Омахи, чтобы делать карьеру на Восточном побережье. Сеансы терапии закончились спустя полгода. И только по стечению обстоятельств жизненные пути Ширли и Уилбур пересеклись вновь – через девять лет.