Солтан Дзарасов - Куда Кейнс зовет Россию?
Отбрасывая догму о рациональном экономическом человеке, посткейнсианство исходит из вероятности провала ожиданий в условиях фундаментальной неопределенности будущего. Это означает, что предоставленная своим внутренним силам рыночная экономика рано или поздно отклоняется от равновесия и вступает в кризис. Путем регулирования экономики государство способно если не исключить, то значительно ослабить негативные последствия кризисного спада.
Шестое. Неоклассическая трактовка денег, основанная на количественной теории, предполагает, что они нейтральны и их предложение определяется государством. В противоположность этому посткейнсианцы считают, что природа денег имеет эндогенный характер. Этот подход вытекает из понимания денег Дж. Кейнсом как института, страхующего благосостояние индивида перед лицом неопределенного будущего. Под последним имеется в виду «фундаментальная неопределенность», которая не может быть выражена количественно и от которой, следовательно, нельзя застраховаться. Столкнувшись с подобным непредсказуемым будущим, скажем, во времена экономического кризиса, индивид предпочитает накапливать, а не тратить наличность (предпочтение ликвидности). В то же время Дж. Кейнс полагал, что спрос на деньги определяется доходом и ставкой процента, которая уравнивает спрос с экзогенным предложением денег. Посткейнсианцы развили антилиберальный потенциал кейнсианского подхода, создав целостную альтернативную теорию денег (Davidson, 1978). Их природа трактуется как эндогенная, т. е. внутренне присущая экономике. Спрос на деньги рассматривается как порождаемый финансовыми потребностями фирм, вытекающими из их инвестиционной деятельности. Для финансирования капиталовложений выпускаются долговые обязательства и предоставляются банкам. Последние создают кредитные деньги, чтобы покрыть потребности бизнеса. Тот факт, что «в последнее время основным источником увеличения спроса на деньги был спрос на кредиты для финансирования производства» (Reynolds, 1987, p. 167), означает эндогенное предложение денег банковской системой в форме заимствований. С этой точки зрения «пытаться уменьшить инфляцию, ограничивая предложение денег, это все равно что пытаться притормозить автомобиль, сливая масло из его двигателя. В конечном счете, это может сработать, но какой ценой!» (там же).
Это положение очень подходит к российским условиям, особенно 1990-х годов. После гиперинфляции начала десятилетия российские власти начали, наверное, самый последовательный эксперимент ограничительной денежной политики в истории последнего времени, как мне уже приходилось писать (Дзарасов, 1997). Предложение денег было резко ограничено за счет зарплаты и бюджетников и занятых в частном секторе, пенсий и социальных пособий и других жизненно важных видов государственных расходов. В то же время никто не ограничивал бурный рост «демонстративного потребления» «новых русских». Используя т. н. «неинфляционные источники покрытия бюджетного дефицита», российское правительство начало выпуск государственных краткосрочных обязательств (ГКО), размещая их по немыслимо высоким процентам. Поскольку не существовало никаких других инвестиционных возможностей с равным или хотя бы близким уровнем доходности, то большая часть финансовых ресурсов и огромная доля самой денежной массы достались государству. В результате коэффициент монетизации (отношение денежного агрегата М2 к величине годового ВВП) в России упал до абсурдных 4,1 % в 1993 г. (там же, p. 83). Открытая инфляция значительно сократилась. Однако до декларированной цели – увеличения производства – было дальше, чем до начала ограничительной денежной политики. Рассмотрим рис. 3.1.
Рис. 3.1. Инфляция и спад в российской экономике в 1990-е гг.
Источник: рассчитано на основе данных – Госкомстат, 1999, с. 245.
Рисунок 3.1. показывает, что падение уровня открытой инфляции (выраженной через дефлятор ВВП) сопровождается не экономическим ростом, как следовало бы ожидать согласно неоклассической теории, а колоссальным спадом! (Можно было бы сказать, что цифры показывают значительное замедление годовых темпов спада, но следует помнить, что экономическая активность не может прекратиться абсолютно.) Этот парадокс объясняется важными последствиями ограничительной денежной политики. Социальная цена монетаристского «слива масла из двигателя» была ужасающей – задолженность по заработной плате достигла периодов в несколько лет, и бедность подскочила. Доля наличности в оборотном капитале предприятий резко снизилась, что привело к повсеместному распространению бартера. В результате упал совокупный спрос, усиливая общий спад.
Уроки развития денежной системы России очевидны. Когда деньги становятся столь редкими, как в России 1990-х, их замещают денежные суррогаты. С точки зрения теории денег российский опыт представляет большую ценность. Суррогаты появились в бесчисленных формах. Они выпускались федеральным Центром, региональными властями, банками, предприятиями и даже индивидами. Обобщив их природу, можно сказать, что эти документы представляли собой денежные обязательства различного рода, главная роль которых состояла в том, чтобы обеспечить обмен товарами, не прибегая к использованию реальных наличных денег. Например, одно предприятие поставляет свою продукцию другому, но получает в оплату не деньги, а вексель. Когда, в свою очередь, продавцу требуется приобрести что-либо, он расплачивается не деньгами, а тем же векселем. Финансовый институт, выпустивший вексель, выстраивает всю цепочку бартерных связей, в конце которой какое-то более успешное предприятие, наконец, платил наличными. В условиях значительного недостатка наличности долговые обязательства стали не чем иным, как суррогатными деньгами, децентрализованно выпускаемыми самими рыночными агентами. Этот источник предложения денег находился вообще вне влияния государства. Тем не менее, это было именно предложение денег, что является еще одним подтверждением того, что деньги создаются рынком, а выпускающие их банки являются лишь исполнителями воли рынка.
Наблюдалось даже такое интересное, хотя и весьма экзотическое явление, как обменный курс наличных и суррогатов, – товары имели одну цену в обычных деньгах и большую цену в векселях. Например, в 1997 г. машиностроительный завод «Северовежск» платил 2 млн. руб. суррогатами (т. е. на бартерных условиях) за тонну чугуна. Наличными ее цена на тот момент составляла только 700 тыс. руб. (Латынина, 1997). Этот эксперимент был очень болезненным для экономики и горьким для населения. В самом деле, с суррогатов не соберешь налоги, ими не выплатишь заработную плату или социальные пособия. В конце концов в 1998 г., когда государственная задолженность (в вышеупомянутых ГКО) достигла апогея, т. н. «азиатский» кризис способствовал дефолту российского правительства, оказавшегося не способным платить по своим обязательствам, и искусственная финансовая «пирамида» рухнула. Только после того, как кризис положил конец ограничительной денежной политике, началось оживление экономики в России.
