Одержимость справедливостью - Александр Эл
По должности, как юристу и профсоюзному работнику, стали пересылать мне всякие кляузы, разбирать. Поверишь, такого зоопарка ты не видел. Ох и любят же у нас жаловаться. Но это, ладно. И, главное, из-за чего. Думаешь там по делу что-то? Как бы ни так. За всём страстишки стоят, зависть, ревность. Жена заревнует, нет чтобы уйти от изменщика, или по морде дать. Она, жалобу пишет, на мужа. И чтобы ему побольнее сделать, всё туда закатает. Когда опоздал, что украл, где напился. Наказать требует. Говоришь ей, дело — пустяк. Дома разберитесь, не выносите сор из избы. А она доказывает, — нет, не пустяк! А государственное преступление! При мне двоих таких мужиков посадили, через их баб. Потом эти бабы плачут, Вы же говорили, дело — пустяк, кто же теперь моих детей кормить будет? Нет, милая, не пустяк. Ты сама настаивала, преступление государственное! Или, ты мужа оклеветала? Может сама, вместо него, по этапу пойдёшь? Вот тогда я понял, нет злейшего врага, чем жена. Мужик корячится, хребет гнёт, всё ей, всё ей. А она, сама хвостом машет, но винит во всём его. Он, подлец, оказывается, внимания ей не уделял! Так мало того, что рога ему наставила, она ещё и наказать его за это хочет, бумаги строчит. Баба, я тебе скажу, это отдельная тема. А хуже всего от них тому, кто в партию вступил. Простой работяга, на хрена тебе эта партия? Беспартийный, бывает на хрен пошлёт, не ваше мол, дело. А партийный стоит перед всем цехом, скулит, сопли размазывает, — я всё скажу, во всём признаюсь, только партбилет не отнимайте…. Вот если твоя баба, на тебя, Дима, напишет парторгу, что будешь делать, а?
Петрович был прав, если Анжелка начнёт писать…. Ещё тесть развоняется….
— Моя не напишет, она не такая, — я надеялся, что Петрович не будет углубляться в тему.
— А если про Таньку узнает? Не напишет? А что сделает?
Ну вот, я так и знал, зря сказал ему про Таньку. Прочитав в моих глазах испуг, Петрович успокоил,
— Не бойся ты, я же для понимания, чтобы дошло каково это. Я ведь сам чуть не вляпался. Молодой был, понятно, завёл бабу. Вначале было весело кувыркаться. А потом, смотрю, что-то изменилось. Вот почему, спрашивается, по дому она ходит как чувырла, а на работу, прихорашивается. По логике, должно быть наоборот. Ты же работать идёшь, зачем на каблуки залезла? Для кого физиономию красишь? Кому понравиться хочешь? Уж точно не мне. Домой придёт, каблуки в сторону. Понятно, зачем хвост распускать, я же уже у неё в кармане. Ну, ладно, пусть так. А зачем тогда на работу раскрашиваться? Ещё кто-то нужен? Я все кубики сложил, и больше о женитьбе не думал. Хочешь в койку? Это я ещё посмотрю. А жениться, нет уж.
Петрович говорил убедительно. Сам, настрадавшись от баб, я его очень хорошо понимал. Нервозность прошла, чувствуя родственную душу, я слушал с интересом,
— Петрович, дальше то, что было? Как ты в художники попал?
— Завод наш был знатный, десятки тысяч рабочих, — продолжал Петрович, — и директор завода был знатный. Учёный, член-корреспондент Академии наук, орденоносец. В общем, светило! Для меня — недосягаем, небожитель. Да и для всех на заводе. По заводу идёт, все расступаются, заместители гуськом за ним бегут, и каждое слово записывают. Невольно уважением проникаешься, когда таких людей видишь. Очень интересно было, как такими становятся. Решил я приблизиться к нему. Когда сидишь в заводоуправлении, это не сложно. Лишний раз бумажки на подпись занести…. В общем, старался на глаза попадаться. С секретаршей задружился, стал узнавать, что за человек? Оказывается, он развёлся, детей оставил, и живёт с новой бабой. Я её раз видел. Молодая, наглая, и жопа у неё такая… В общем, баба, что надо. Но вот поползли слухи, что директора шмонают. Тоже, наверное, кто-то телегу накатал. Не то растрата, не то потери какие-то. Долго он ходил, как побитая собака. Но, потом ничего, очухался. Ещё и медаль какую-то дали. Но, тогда я понял, он не бог, а такое же говно, как и все. А раз так, то чем я хуже?
Вскоре засобирался на пенсию мой непосредственный начальник, заместитель директора по кадрам и общим вопросам. Дождался я приёма по личным вопросам, отсидел в очереди. Захожу, а директор не один. Помощник за отдельным столом сидит и указания записывает. Я смутился, стоит ли говорить при постороннем. Спрашиваю, нельзя ли поговорить конфиденциально? Не хочешь говорить, уходи и не отнимай время, говорит. Ну, я подумал, была ни была, и от всей души попросил назначить меня на освобождающуюся должность. Поклялся служить верой и правдой, как собака. А он глаза выпучил, да так понёс на меня, что я чуть со стула не слетел. Ты же, говорит, производства не знаешь. Ты же — болван, ничтожество. Как это у тебя, наглеца, язык повернулся, мне такое предлагать? Пошёл вон отсюда, и больше не возникай. А помощник, слизняк, сидит, скалится. Я от неожиданности дар речи потерял, и так на задних лапках и вышел. Уже за дверями меня такая злоба взяла, что в глазах потемнело. Ну, не нравлюсь я тебе, так и скажи. Но унижать, не смей! Отныне ты мой злейший враг! Я ничтожество? Мы ещё посмотрим, кто из нас ничтожество! Позже я узнал, что заместителей себе он не назначает. Ему их присылают. Такая система, везде так, в больших организациях. Специально так делается, чтобы начальники не спелись. Ну, объяснил бы он мне, по-человечески, я бы понял. Раз уж ничего не светит, стал бы другую работу искать. И всё на этом. Но нет, унизить меня ему захотелось. Ты вот скажи Димка, ты в своей телеге, небось всех начальников одним разом обосрал?
— Не понимаю, что ты имеешь в виду? — внезапный вопрос Петровича меня напугал. Может, он врёт, что анонимку не читал. Откуда знает такие подробности?
— Что, испугался? Думаешь, откуда знаю? Знаю от того, что все всегда пишут одинаково. Я ещё тогда это понял, когда кляузы разбирал. Обиженный человек, чаще всего одиночка, всех вокруг боится. Думает, что все кругом против него, поэтому тырится, ошибки совершает. Главная его ошибка в том, что он думает, что его врага все будут защищать. Поэтому старается выбить из под него все его подпорки. Всех, кто как ему кажется, будут защищать его. Не понимая, что тем самым он их объединяет и укрепляет
