Огни в море - Микель Рейна
– Завтра мы продолжим сборы, чтобы отправиться на север, – промолвила она, не сводя глаз с этой точки. – На подготовку нам понадобится еще пара дней. Мы с Амаком решили, что время еще есть и напоследок мы можем сделать для вас то, что хотели, прежде чем навсегда покинуть эти края.
Под капюшон Мэри-Роуз пробралась струя морозного ветра, но она не сдвинулась с места. Застыв в нескольких шагах за спиной Аги, она пыталась понять, что та имеет в виду.
– Амак и наш сын отвезут вас завтра к дому, чтобы вы могли забрать нужные вещи.
И тут Мэри-Роуз пронзило таким ледяным холодом, какой оказался бы не под силу ни одному ветру. Она была совершенно ошарашена таким предложением. До этой минуты она даже не рассматривала подобную возможность. На память пришли сотни вещей, какая-то мебель, какая-то утварь, захламлявшая пустынные стылые комнаты; сейчас она не видела ни в одной из тех вещей ни смысла, ни ценности. Кораблики в темнице своих бутылок, запакованные в коробках, старая одежда, скопившаяся в комодах за долгие годы… Внезапно ее сердце застучало сильнее: она вспомнила! Маленький предмет, спрятанный под пижамами в комоде. Единственная вещь в доме, обладавшая неизмеримой ценой, единственное напоминание о сыне – фотография верфи. Но потом Мэри-Роуз вновь посмотрела на темный силуэт дома на краю моря, где уже начался ледоход, и поняла, что, как ни прискорбно, но она ни за что не станет просить этих людей отправиться туда за простым, выцветшим от времени клочком бумаги.
– Мы вам благодарны, но… – заговорила МэриРоуз, чувствуя горечь во рту.
– Считайте это подарком за то, что вы для нас сделали, – прервала ее Ага. – Другого шанса не будет. Это последнее прощание.
Мэри-Роуз бросила взгляд на Агу и поразилась ее сходству с Киримой. По ее телу пробежали мурашки, руки задрожали; она не понимала, как возможно, что после потери ребенка эта женщина способна предложить ей помощь и утешение – эту последнюю поездку домой. Мэри-Роуз знала, что это они с мужем всем обязаны Амаку и Аге: те спасли им жизнь, заботились о них и дали надежду вернуться в Сан-Ремо. МэриРоуз шагнула к краю уступа, остановилась рядом с Агой и посмотрела в том же направлении: бесприютная стылая равнина, которая через несколько месяцев растает и превратится в безжалостное море, то самое море, что много лет назад отняло у них Дилана, а сейчас забрало и жизнь Киримы.
В первый раз за все время ей не было стыдно перед Агой за свои слезы. Мэри-Роуз задавала себе вопрос, как так получилось, что во взгляде Аги не было даже намека на укор или ненависть. Там читалась лишь поразительная стойкость, родившаяся из глубины непереносимой боли, как песнь старухи или сияние светлячка, разгоняющего своим светом мрак. Ей самой это никогда не удавалось. Мэри-Роуз сдалась на милость горя, прекратила борьбу и нашла укрытие в укорах Гарольду и ненависти к жизни.
– Как у тебя это получается? – прошептала МэриРоуз.
Небо потемнело, и на нем проступили мириады сверкающих точек. Этот неправдоподобно прозрачный купол лишь изредка застилали беловатые облачка пара от дыхания женщин.
– Мы ничего не можем поделать со смертью, она не в нашей власти. Но пока мы живы, единственное, что нам остается, – это жить.
Убежденность, с какой Ага произнесла эти слова, вновь перенесла Мэри-Роуз со снежного уступа на похороны Дилана. Перед ней по-прежнему расстилалась ледяная равнина, но видела она холодное море под утесом, море, забравшее ее сына. Сына, которого Гарольд не смог защитить.
– Как тебе удается никого не винить? – не думая выпалила Мэри-Роуз.
Ага удивленно обернулась.
– Винить? – переспросила она.
Со свистом налетел порыв холодного ветра; МэриРоуз поняла, что говорит о себе, а не об Аге.
– Кого я должна винить? – промолвила Ага, не давая Мэри-Роуз продолжить. – Амака – за то, что он оставил Кириму одну на несколько минут? Или саму себя – за то, что отпустила ее на рыбалку? Лед – за то, что он проломился, или Кириму – за то, что повела себя так неосмотрительно? Укор и вина способны только держать нас в плену и не давать двигаться дальше.
Эти слова обрушились на Мэри-Роуз оглушительным прозрением; тело ее затрепетало – как тогда, когда раздалось горловое пение старухи. Словно во сне, ее окружили картинки из прошлого: она вновь слышала собственные душераздирающие крики с вершины утеса, испытывала отвращение от прикосновения руки Гарольда и свой гнев, когда толкнула мужа в грязь. Мэри-Роуз затошнило, и в эту секунду из уст Аги прозвучал вопрос, которого она так боялась:
– Как его звали?
Мэри-Роуз сжалась, как от удара молнии. Ей вспомнилось, что как раз перед тем, как залаяли собаки и раздались крики, она собиралась рассказать Аге историю Дилана. Потом она радовалась, что не успела этого сделать: никогда бы себе не простила, если бы поведала о гибели сына за миг до того, как Ага узнала, что лишилась дочери. А сейчас она чувствовала себя голой и беззащитной, словно кто-то вскрыл ей грудную клетку и копается в ее самых глубоких и болезненных воспоминаниях. Мэри-Роуз пыталась заговорить, но слова не шли с ее губ, ей было не под силу вслух назвать имя сына. Она опасалась, что после этого приоткроется дверь, закрыть которую уже никогда не удастся.
– Это часть далекого прошлого… – вымолвила она, переводя взгляд на дом.
– Прошлое может обернуться тяжким грузом, – уверенно объявила Ага.
– Разве кому-то удавалось избавиться от него? – спросила Мэри-Роуз, глядя на подругу невидящим взором.
– Никому, – решительно отрубила Ага. – Но мы можем стать сильнее, чтобы этот груз не мешал нам продолжать свое странствие.
– Свое странствие… – повторила Мэри-Роуз шепотом, ощущая, что для нее это слово обладает горьким привкусом.
