Мы можем договориться: Стратегии разрешения сложных конфликтов - Уильям Юри
– Мой любимый его портрет вот этот, – воскликнул он, указывая на гигантское изображение Боливара, смотрящего на нас. – А вы знаете, что именно из-за Боливара я здесь? В 1992 г., еще полковником, я получил приказ силой подавить народные протесты против роста цен на продукты питания. А Симон Боливар предупреждал: «Никогда не открывай огонь по своему народу». Поэтому я сам организовал восстание – и оказался в тюрьме. А когда меня освободили по требованию народа, я стал баллотироваться на пост президента.
Чавес начал рассказывать истории из своей военной жизни – о выговорах, которые он получал в казарме за чтение книг по экономике и политике, о пребывании в тюрьме и о предвыборной кампании. Так прошел почти час.
Закончив рассказ, он, наконец, повернулся ко мне и с живым интересом спросил:
– Итак, профессор Юри, что вы думаете о нашем конфликте?
Это было сигналом. Я мог дать совет, поскольку меня попросили.
– Сеньор президент, я участвовал в качестве третьей стороны во многих гражданских войнах. Как только начинается кровопролитие, остановить его бывает крайне сложно. Я считаю, что у вас как у лидера страны есть отличный шанс. Вероятно, только вы можете предотвратить гражданскую войну.
– И как я могу это сделать? – спросил он.
– Что если начать диалог с оппозицией? – предложил я.
– Поговорить с ними?
Лицо его покраснело, глаза сверкнули откровенной яростью, а тон голоса стал резким и громким:
– Это предатели, которые пытались напасть на меня и убить меньше года назад прямо здесь, в этой комнате!
Он указал руками на то самое место в углу комнаты, где его держали. Я остановился и попытался успокоить дыхание, не понимая пока, как ответить. Вместо того чтобы пытаться убедить его, я просто повторил то, что услышал.
– Я вас прекрасно понимаю. Поскольку им вообще нельзя доверять, какой смысл с ними разговаривать?
– Точно! – ответил он.
Тогда в моем сознании начала формироваться идея.
– Поскольку вы ни капли не доверяете им, позвольте мне спросить: есть ли какие-нибудь действия, которые они могли бы предпринять прямо сейчас? Что было бы убедительным сигналом того, что они готовы измениться?
– Сигналом? – спросил он, делая паузу, чтобы обдумать неожиданный вопрос.
– Да, – кивнул я головой.
– Ну, во-первых, они могли бы перестать называть меня моно (обезьяной) на своих телеканалах.
Он горько рассмеялся, исказив лицо в гримасе, когда произносил слово «моно». Очевидно, Чавес воспринимал его как расистский намек на свои индейские корни.
Я навострил уши. Я часто замечал, что чувство униженности значительно увеличивает вероятность перерастания конфликта в насилие.
– Это совершенно неприемлемо, – сказал я. – Конечно, это нужно прекратить. Есть ли еще подобные сигналы?
– Ну, они могли бы перестать показывать по телевидению генералов в форме, призывающих к свержению правительства. Это измена!
Чавес начал проникаться идеей сигналов. Когда наш разговор подошел к концу, он поручил министру внутренних дел, сидевшему в стороне, поработать вместе со мной и Франсиско над списком практических действий, которые каждая сторона могла бы предпринять для укрепления доверия и деэскалации кризиса. Он попросил нас вернуться на следующий день, чтобы сообщить об успехах.
Окно возможностей неожиданно открылось.
Прощаясь с президентом, я взглянул на часы. Мы были у него два с половиной часа. Если бы я последовал своей первоначальной идее с порога начать давать ему советы, он наверняка прервал бы встречу, лишь кратко выслушав меня. Однако поскольку я слушал, чтобы установить связь, встреча прошла продуктивно и стала первой из многих. Отношения развивались. Риск окупился.
Президент Картер позвонил позже, чтобы сообщить: Чавесу очень понравилась наша встреча. Картер, казалось, был удивлен – как и я. В конце концов, я был янки, а Чавес славился подозрительным отношением к американцам. Я был ученым без какой-либо власти, а он – влиятельным политическим лидером. Человеческая связь между нами стала неожиданностью.
Для меня это был важный урок. Перед встречей я совершил слишком распространенную ошибку, сосредоточившись на том, что я могу ему сказать, а не на том, как могу его выслушать. Это ловушка конфликта, в которую мы слишком часто попадаем – особенно в наши дни.
Мудрость бразильской песни напомнила мне о том, как бессмысленно давать советы тем, кто не хочет слушать. Это не значило, что нужно занимать пассивную позицию, – напротив, предстояло поработать и подготовить другого человека, чтобы он захотел получить мой совет. Если я хотел, чтобы Чавес услышал меня, естественно, что нужно было вначале выслушать его.
Этот опыт, возможно, больше, чем любой другой, научил меня рисковать и отказываться от заранее подготовленных планов, как бы трудно это ни было. Я понял, что только так можно надеяться на прорыв.
ОТКАЖИТЕСЬ ОТ ПРЕДУБЕЖДЕНИЙ
Одним из самых больших препятствий на пути к пониманию другой стороны являются наши предубеждения. В ситуациях конфликта мы чувствуем угрозу и, естественно, занимаем оборонительную позицию. Наше мышление становится ограниченным, и мы легко погружаемся в стереотипы. Мы судим других.
Ставя себя на место другого, мы перестаем осуждать и отбрасываем предубеждения. Это урок, который мне, опытному медиатору, приходится усваивать снова и снова.
В 2012 г. я начал работу над проблемой сирийской гражданской войны вместе с коллегой Дэвидом Лешем – выдающимся американским историком, специализирующимся на политике Ближнего Востока. Он написал содержательную биографию сирийского президента Башара Асада. Война шла уже год, и Дэвид сетовал на полное отсутствие диалога между воюющими сторонами. Ни у одной из них не было понимания того, как другая воспринимает ситуацию и чего на самом деле хочет. Дэвид пытался организовать неформальный доверительный диалог, но ему помешали страх, подозрительность и враждебность сторон.
Поэтому я предложил ему упражнение по непрямому слушанию. Мы с ним и другими коллегами могли бы выслушать знающих и имеющих хорошие связи лидеров всех сторон конфликта. Мы бы задавали им один и тот же набор из дюжины или даже больше вопросов. Почему начался конфликт? Каковы их страхи и опасения? Мечты о будущем и устремления? Мы бы собрали все ответы, а затем передали лидерам другой стороны то, что узнали. Хотя это упражнение не могло заменить прямой диалог между сторонами, мы надеялись, что оно поможет улучшить взаимопонимание в качестве прелюдии к будущим переговорам.
Дэвид, его коллеги и я провели неделю перед Рождеством 2012 г. возле турецкого города Газиантеп, в нескольких милях от сирийской границы{70}. Война бушевала, тысячи людей гибли, миллионы бежали во всех направлениях в поисках спасения.
Мы договорились провести интервью с десятком командиров сирийских повстанцев и политических лидеров оппозиции. Они буквально покидали поле боя, чтобы дать интервью, а потом вернуться в сущий ад. Атмосфера была очень тяжелой из-за ежедневных человеческих потерь. Один командир повстанцев, с которым мы говорили, только что потерял в бою жену и детей. Слушая рассказы о кровопролитии и насилии, я чувствовал тяжесть в груди и тошноту.
В последний день нашим собеседником был молодой человек лет под 30, плотный, с бородой. Командующий более чем 3000 человек, он был представлен нам как салафитский джихадист.
Я наблюдал, как в игру вступают мои собственные стереотипы: сразу вспомнилась трагедия и травма 11 сентября. Глядя на него, я решил отклониться от стандартных вопросов и попробовать более личный подход, чтобы копнуть глубже:
– Чем вы занимались до войны?
– Я учился в университете.
– О, и что вы изучали?
– Поэзию.
– Поэзию? – удивился я.
– Да, я изучал поэзию. Я родом из семьи поэтов. Более того, выиграл первый приз на национальном поэтическом конкурсе.
Он прочитал нараспев короткое стихотворение на классическом арабском языке. Звучало очень красиво, я был тронут.
– И как же вы стали бойцом?
– Когда мне было 16, я написал стихотворение, в котором намекнул на политическую ситуацию у нас в стране. Власти узнали об этом и вызвали меня на допрос. В тюрьме меня пытали.
– Пытали? – в ужасе переспросил я.
– Да. Меня пытали
