Русский нетворкинг - Александр Кравцов
Кроме того, несмотря на постепенное внедрение в России элементов капиталистической экономики, полноценной буржуазной революции, которая позволила бы создать новую парадигму взаимоотношений личности и общества, так и не произошло. Не случилось этого и после социалистической революции: советская власть основывалась на тех же коллективистских принципах, добавив к ним, однако, ценностные установки и модели отношений, характерные для индустриального общества с его большей степенью личной свободы.
Таким образом, в России сформировалось свое понимание соотношения личного и коллективного и, соответственно, собственная концепция «Я».
В отличие от Запада в целом и особенно от США, где люди предпочитают идентифицировать себя, а точнее свое «внешнее Я», через род занятий или компетенций, россияне чаще оперируют понятиями, обозначающими их принадлежность к какой-либо группе.
Так, на вопрос «Кто вы?» американец, скорее всего, ответит: «Я — врач» или «Я занимаюсь инвестициями в недвижимость». Житель России с большой вероятностью обозначит свою национальность, место рождения или проживания. Если вопрос задан в деловом контексте, он назовет компанию или подразделение, в котором работает, или упомянет имена людей, которых, по его мнению, должен знать собеседник. Иными словами, если для американца «Я» — это «Я», то для русского «Я» имеет заметные черты «МЫ». Как следствие, в России не принято делить «Я» на «внешнее» и «внутреннее». И табуированы как раз те социальные нормы, которые американец или японец воспринимает как сами собой разумеющиеся.
Так, стремление скрыть свою частную жизнь от окружающих — то самое privacy — воспринимается как признак дурных намерений и вызывает настороженность. Если для американцев нормально иметь секреты даже от супруга, в России наличие каких-либо секретов само по себе становится поводом для подозрений, потому что нарушает концепцию «Я — Мы». Скрывать свои подлинные цели, чувства и мысли можно только перед «чужаками», для «своих» это недопустимо. Аналогично «внешнее Я» по-американски в России однозначно воспринимается в лучшем случае как хвастовство и позерство, а в худшем — как двуличие и попытка ввести в заблуждение, что закономерно вызывает негативную реакцию окружающих.
Как следствие, среднестатистический россиянин имеет гораздо более расплывчатое представление о своем «Я» по сравнению с европейцем или американцем. Большинство вообще не задумываются о необходимости как-то систематизировать свои представления о себе.
Культура работы с психологами и психотерапевтами в России развита гораздо меньше, чем на Западе, поэтому за внешней поддержкой россиянин обычно обращается только в случае возникновения каких-нибудь серьезных проблем — и крайне редко для того, чтобы максимизировать отдачу от своих социальных связей. Такая непроработанность и недифференцированность «Я» от «Мы» отражается как на понимании личностью своих интересов, так и на принципах выстраивания отношений с окружающими. Поэтому, хотя в центре структуры как классического американского, так и русского нетворкинга находится личность его «бенефициара», эти различия в итоге порождают принципиально различные конструкции.
16. Американский нетворк — «сомбреро»
На протяжении большей части своей истории Запад не испытывал выраженной потребности в понимании других культур. Благодаря своему экономическому, технологическому и военному преимуществу он мог попросту навязывать свое видение мира и правила ведения бизнеса всем остальным.
Ситуация начала меняться только после Второй мировой войны, которая, с одной стороны, существенно ослабила его позиции в мире, а с другой — сделала СССР мировой сверхдержавой, способной конкурировать с ним на равных. Дополнительным фактором, побудившим его, особенно США, ставшие ведущей страной Запада, заинтересоваться темой межкультурного диалога, стал распад колониальной системы в 1960–1970-е и одновременно рост влияния транснациональных корпораций и международной торговли в экономике.
В 1980 году нидерландский социолог Герт Хофстеде опубликовал наиболее значимую работу в этой области — книгу «После культуры». В ней он обобщил результаты своих исследований особенностей национальных ценностей, которые проводил с 1967 по 1973 год, когда возглавлял основанный им Департамент исследований персонала в корпорации IBM.
Хофстеде разработал модель, известную как типология культурных изменений, которая до сих пор остается наиболее популярным инструментом анализа культурных различий. Она использует систему, состоящую из шести показателей.
Первый показатель, названный «Индексом дистанции власти», показывает отношение общества к правящим элитам. Так, страны и регионы, где значение этого индекса высоко, например Китай, арабский мир, Россия, допускают большее неравенство в распределении власти в обществе, воспринимают ее как важную часть жизни и склонны ее сакрализировать. Напротив, там, где дистанция до власти невелика, например в Северной Европе, к ней относятся скорее как к сервису, призванному обслуживать интересы людей. Обладание ею не рассматривается как привилегия и тем более как «божественное право», открытая демонстрация статуса и влияния считается социально неприемлемой.
Другой показатель модели Хофстеде, «Индивидуализм», отражает степень тяготения личности к преследованию собственных интересов в противовес интересам своей социальной группы или общества в целом. Для западных стран характерно высокое значение этого показателя (наиболее оно выражено в США), для коллективистских культур Востока, соответственно, низкое.
Показатель «Маскулинность» характеризует уровень готовности отдельных членов общества добиваться поставленных целей любой ценой. Согласно Хофстеде, представители условно маскулинных культур, например американцы или японцы, в целом демонстрируют большую целеустремленность, чувство соперничества и мотивированности материальными ценностями. А для стран условно женского типа (Дания, Норвегия, Швеция) характерен фокус на гармонии в отношениях и общем качестве жизни.
Четвертый показатель модели Хофстеде, «Избегание неопределенности», отражает принятое в обществе отношение к незнакомым ситуациям. Для культур, где его значение высоко, характерно стремление к конформности и регламентации поведения членов группы на основе правил или традиций, настороженное отношение к новому или нестандартному. В странах с низким показателем больше ценится проявление личной инициативы, более спокойно воспринимается наличие разногласий, выше уровень приемлемости риска.
Следующий показатель, «Стратегическое мышление», характеризует ориентированность общества на достижение долгосрочных целей, желание заглядывать в будущее. Для культур с высоким значением этого показателя характерны расчетливость и упорство; в тех, где он низок, в приоритете находятся приверженность традициям и фокус на настоящем.
Наконец, «Допущение», или «Терпимость», показывает отношение общества к стремлению своих членов удовлетворять свои желания и получать удовольствие от жизни. Общества с высоким показателем допущения рассматривают это стремление как естественное право человека и не пытаются его регулировать или ограничивать. А для обществ с низким значением этого показателя характерны большая строгость нравов, стремление контролировать эмоционально-чувственную сферу жизни своих членов.
Исходя из этой модели, для американского общества характерны:
• высокий уровень индивидуализма (91 из 100), допущения (68 из 100) и маскулинности (61 из 100);
• средний уровень дистанции до власти (40 из 100) и избегания неопределенности (46 из 100);
• низкий уровень стратегического мышления (26 из 100).
Как следствие, структура социальных связей условного американца выглядит достаточно просто. Его контакты
