Роберт Хайлбронер - Философы от мира сего
В 1918 году он отправился в Нью-Йорк ради сотрудничества с либеральным журналом "Дайел". Незадолго до этого свет увидело "Исследование природы мира", уверенно ставившее Европу перед выбором: бесконечная власть старого порядка с его варварскими обычаями и склонностью ввязываться в войны или отказ от экономической системы, основанной на частном бизнесе. Быстро вошедшая в моду, впоследствии эта программа потеряла свое обаяние и последователей; Веблен всячески расписывал ее достоинства на страницах "Дайела", но круг читателей последнего уменьшался с каждым новым номером. Его пригласили читать лекции в недавно открытую Новую школу социальных исследований, которая могла похвастаться присутствием в своих рядах целой группы звезд вроде Джона Дьюи, Чарльза О. Бирда и Роско Паунда[218]. Но и эта затея окончилась ничем: он так и не отучился мямлить в классе. Его лекции вначале вызвали небывалый ажиотаж - но лишь затем, чтобы уже очень скоро превратиться в место встречи очень ограниченного числа преданных Веблену слушателей.
Редко удается встретить такую удивительную комбинацию славы и провала. Г. Л. Менкен[219] писал, что "Вебленизм представал в своей полной красе. Повсюду возникали вебленисты, клубы Веблена, Вебленовы лекарства от всех болезней нашего мира. В Чикаго можно было найти даже вебленисток - по всей видимости, повзрослевших девушек с рисунков Гибсона". Самому же предмету обожания перепадало не так много. А когда в фойе Новой школы установили его бюст, это привело его в такое смятение, что бюст немедленно перенесли в куда менее заметное место - в библиотеку. В повседневных делах он был подчеркнуто беспомощен, и от полного краха его спасала лишь помощь преданных ему бывших студентов, в том числе известных экономистов Уэсли Клэра Митчелла и Айседоры Любин. Какое-то время он с нетерпением ожидал знаков, которые возвестили бы о наступлении нового мирового порядка - эры технологов и инженеров, и искренне надеялся, что его может приблизить революция в России. Но реальное положение дел разочаровало его. Хорас Кэллен из Новой школы записал: "Когда стало ясно, что ожидания не оправдаются, он утратил часть воли и интереса к происходящему, словно смиряясь с наступающей смертью..."[220]
В какой-то момент ему все-таки предложили занять пост президента Американской экономической ассоциации. Веблен отказался, объяснив, что "они не вспомнили обо мне тогда, когда я действительно в этом нуждался". Он вернулся в Калифорнию. В подробнейшей биографии великого чудака Джозеф Дорфман рассказывает о его приезде в свою крошечную хижину: Веблен вообразил, что кто-то обманом захватил принадлежавший ему кусок земли. "Он взял в руки топор и начал методично бить окна, он казался безумным в своей монотонной энергичности - энергичности физически слабого человека, вызванной к жизни вспышкой гнева"[221]. Выяснилось, что вышло недоразумение, и он остался жить там - среди грубовато сделанной мебели, напоминавшей ему о детстве, облаченный в рабочую одежду производства "Сире Робак", которую он приобретал по почте. Он никоим образом не нарушал природный покой, не трогал ни травинки и даже позволял крысам и скунсам в свое удовольствие исследовать содержимое его лачуги, иногда они буквально бегали у него по ногам; сам он сидел неподвижно, унесенный куда-то далеко тяжелыми размышлениями.
Оглядываясь назад, он вряд ли мог назвать свою жизнь счастливой или успешной. Он женился вторично в 1914 году, но новая избранница страдала манией преследования и в конце концов угодила в клинику. Друзья оказались далеко; его ставшие приманкой для дилетантов труды не удостоились должного внимания экономистов и были совсем уж неизвестны инженерам.
Ему уже исполнилось семьдесят, и он прекратил писать. "Я решил не нарушать шабат, - объявил он, - ведь этот шабат так прекрасен". Приезжавшие в гости студенты общались с ним с большим трудом, чем когда-либо до этого. Конечно, для многих он оставался божеством, и письма от самозваных последователей не были редкостью. Один из таких апостолов пытался узнать, в каком именно доме в Чикаго Веблен писал свои ранние работы - и, если можно, с указанием конкретной комнаты. Другой, недавно завершивший чтение "Теории делового предприятия", в письме просил посоветовать, как заработать денег.
Веблен умер в 1929 году, незадолго до обвала фондового рынка. После него осталось завещание и неподписанное указание, которое следует привести полностью:
Я также хотел бы, чтобы в случае моей смерти меня по возможности кремировали, максимально спешно и дешево, без каких бы то ни было церемоний и ритуалов; прах мой прошу развеять над морем или любой довольно широкой рекой, в море впадающей; прошу обойтись без надгробного камня, плиты, изображения, эпитафии, памятной доски, короче, какой-либо надписи или сооружения, возведенных в память обо мне или моем имени - где-либо и когда-либо; не стоит публиковать или тем или иным образом распространять и множить некрологи, портреты, воспоминания, биографии, а также письма, написанные или полученные мной.
Как и всегда, его просьба осталась неуслышанной. Да, его кремировали, а прах развеяли над Тихим океаном, но уже очень скоро люди начали увековечивать его память в словах.
Что можно в итоге сказать об этом поистине странном человеке?
Вряд ли стоит лишний раз отмечать, что всю жизнь его бросало в крайности. Если одна страница описания праздного класса была блестящим портретом, уже следующая представляла собой совершенную карикатуру. Когда он обращает внимание на скромное место, которое занимает богатство в наших представлениях о прекрасном, когда украдкой замечает, что "блеск модной шляпы джентльмена или ботинка из прекрасной кожи не обладают большей внутренней красотой, чем блеск протертого до дыр рукава"[222], он буквально светится уверенностью в своей правоте, и нам ничего не остается, как проглотить эту атаку на снобизм, даже если она нам не по душе. Но когда он утверждает, что "вульгарное представление о бережливости, практически неотделимое от коровы, является убедительным аргументом против использования животного в декоративных целях"[223], нам справедливо кажется, что это сущий вздор. Непотопляемый Менкен не мог упустить такую возможность и поинтересовался: "Бывало ли, чтобы в процессе размышления над поистине грандиозными проблемами гениальный профессор хоть разок прогулялся по сельской местности? Случалось ли ему во время одной из таких прогулок пересекать пастбище с пасущимися там коровами? И если да, то проходил ли он хоть раз позади самой коровы? Если так, то, несомненно, он хоть раз да оступался и попадал прямиком в ?. ."[224]
