Эрик Райнерт - Как богатые страны стали богатыми, и почему бедные страны остаются бедными
Я никогда не осмелился бы обвинить Адама Смита и Давида Рикардо в национализме, как это сделал английский экономист Лайонел Роббинс (1898–1984), за свою работу в Лондонской школе экономики удостоившийся пожизненного пэрства: «Мы неправы, если предполагаем, что классические английские экономисты стали бы рекомендовать какую-то политическую меру, выгодную для мира в целом, если бы считали, что эта мера может оказаться вредна для их собственной страны»[247]. Поэтому так важно, чтобы бедные страны воспитывали собственных экономистов. В самом деле, в Европе XIX века было относительно немного экономистов, которые хотели, чтобы их страна осталась производителем сырьевых товаров и чтобы в ней существовал союз феодального сельскохозяйственного сектора с зарубежными державами. Действуя по этой схеме, во время гражданской войны в Америке Англия поддержала свободную торговлю и рабовладельческий Юг, а не промышленность и антирабовладельческий Север. Первым случаем такой политической борьбы городского ремесленника и промышленного сектора против старого режима было восстание «комунерос» в Испании в 1521–1522 годах. Тогда традиционные секторы (Юг) победили, и эта победа привела к ранней деиндустриализации Сеговии.
Если мы продолжим рассмотрение националистических идей в истории экономической мысли, то увидим, что большинство английских сторонников свободной торговли (в современном смысле слова) либо были голландцами, как Жерар де Малин, которого на самом деле звали Герарт Ван Мехелен[248] (1586–1641), либо учились в Голландии, как Николас Барбон[249] (ок. 1640–1698). 200 лет спустя предводителем немецкого движения за свободную торговлю стал экономист Джон Принц-Смит (1809–1874). Сын обанкротившегося губернатора британской Гвианы приехал в Германию как учитель английского языка и стал членом рейхстага. В сегодняшнем глобализованном мире многие представители национальной элиты идентифицируются скорее с глобальной элитой, чем с собственной страной. Они успешно играют роль, которую Джон Принц-Смит безуспешно пытался сыграть в Германии.
По-настоящему великие националисты, такие как Фридрих Лист (1789–1846) в Германии и Джузеппе Мадзини (1805–1872) в Италии, были первыми сторонниками создания Соединенных Штатов Европы. Германия и Италия были отсталыми странами, состоявшими из нескольких городов-государств. Лист и Мадзини считали, что объединение Германии и Италии в национальные государства — шаг на пути к объединению Европы, а также, по мнению Листа, и к глобальной свободной торговле. Если бы Соединенные Штаты Европы объединили мощные промышленные страны Европы, с одной стороны, и промышленно слабые города-государства — с другой, Германия и Италия были бы деиндустриализованы. Национализм требовал индустриализации и политической унификации, но этот национализм (как для Листа, так и для Мадзини) был только шагом к унификации Европы. Этот шаг, тем не менее, был необходимым.
Лист выступал за создание промежуточной зоны континентальной свободной торговли до глобализации. Этот шаг так и не был совершен: Латиноамериканская ассоциация свободной торговли оказалась неудачным проектом. Изначально импортозамещающая стратегия Латинской Америки была чрезвычайно успешной (даже малые страны Центральной Америки долгое время демонстрировали рост на уровне 10 %), однако затем она деградировала в поверхностную индустриализацию и монополистическую конкуренцию (образец плохого протекционизма из Приложения IV). Эту проблему Лист осуждающе называл Kleinstaaterei: размер страны не достигает минимально эффективного размера. Когда промышленные системы малых латиноамериканских стран внезапно перешли от состояния Kleinstaaterei к глобальной экономике, деиндустриализация привела к тем же проблемам, которые Гувер наблюдал в Германии в 1947 году.
Этот пример возвращает нас к теме отношений между теориями истории и выбором времени для глобализации. Ближе к концу XIX века экономисты смотрели на историю как на последовательность качественно различающихся периодов, или стадий[250]. Считали, что в эволюции человеческого сообщества экономическая деятельность, географические поселения и политический строй всегда были структурно взаимосвязаны. В долгосрочной перспективе экономическая база человеческого существования продвинулась от охоты и собирательства к приручению и выпасу скота, затем к сельскому хозяйству и к разделению труда, ремеслам и промышленной деятельности. Параллельно этому процессу человеческие поселения развивались от кочевых племен к деревням, затем городам-государствам и национальным государствам. Еще в 1826 году Иоганн Генрих фон Тюнен[251] (1783–1850) изобразил виды экономической деятельности как концентрические круги вокруг города. На его схеме самый примитивный вид экономической деятельности — охота — располагался на самой дальней от города окружности, пастушество находилось к городу чуть ближе, сельское хозяйство еще ближе. В самый центр изолированного государства фон Тюнен поместил город. Он считал, что если городские виды деятельности в стране слишком слабы, чтобы выжить, их надо поддерживать и защищать. Вспомним Абрамовича и Серра, которые считали, что качественные различия между видами деятельности, типичными для города и для окружающих его концентрических кругов — это клей, который способен создать общее благо страны. Вспомним также слова, которыми Джордж Маршалл объявил о начале Плана в 1947 году (см. главу VII), — обмен между городом и деревней — это основа современной цивилизации.
Через некоторые исторические стадии можно перешагнуть, Корея, например, не знала эру парового двигателя. Страны вполне могут перейти сразу к стадии мобильной телефонии в обход проводной. Но перенести страну из состояния племени охотников и собирателей напрямую в состояние современной экономики услуг нереально. Синергия между разными секторами имеет критическое значение. Развитие городских видов деятельности зависит от сельских рынков так же, как повышение зарплат на сельских рынках зависит от городской покупательной способности, рынка труда и технологий. Сегодняшний сектор услуг зависит от сектора обрабатывающей промышленности. Монгольские пастухи теоретически могли бы использовать высокотехнологичного электронного «пастуха» в комплекте с системой GPS, если бы у них было электричество и если бы стоимость этого оборудования не превышала суммы заработка одного пастуха за всю его жизнь. С другой стороны, в индустриальных странах цены на мясо так высоки, что использование электронного «пастуха» вполне оправданно. История человечества знает только одну успешную формулу, позволяющую разорвать порочный круг низкой производительности и низкой покупательной способности и поднять в стране средний достаток. Эта формула проста: ввести на рынок труда сектор определенного минимального размера с возрастающей отдачей.
Еще большее значение имеют структурные связи между экономическим и политическим строем. К примеру, экономика центрального планирования, какая была в Советском Союзе, не совместима с демократией[252]. Демократия зародилась в городах-государствах, где, как мы видели на примере Флоренции, класс землевладельцев не допускался к политике. Из наборов городов-государств появились национальные государства, и Фридрих Лист с Джузеппе Мадзини считали их необходимыми ступенями на пути к наднациональным политическим системам.
Шоковая терапия уничтожила основные городские виды деятельности, отвечавшие за создание синергии и погрешности в странах третьего мира, современная формула глобализации успешно нейтрализовала идеальное государство фон Тюнена. Во многих странах не осталось городов, где существовали бы виды деятельности с возрастающей отдачей, создающие погрешность. Накачивать эти страны деньгами не выход, необходимо создать критическую массу в секторе с возрастающей отдачей. Еще за 100 лет до того, как была написана книга фон Тюнена, экономисты различали паразитирующие административные города, в которых располагалась только администрация, и производительные города с мануфактурами; они же отмечали разный эффект, который эти города оказывают на сельскую местность. 250 лет назад Фердинандо Галиани[253] отмечал, что сельское хозяйство вокруг административного Мадрида сильно отстает от процветающего сельского хозяйства вокруг промышленного Милана.
Сегодняшний экономический курс и параллельный ему политический (политика Вашингтонского консенсуса и война с терроризмом) обречены на провал: тот и другой игнорируют исторический опыт, вернее исторические законы создания богатства и демократии. В Сомали и Афганистане экономический строй еще не дорос до стадии возрастающей отдачи, в нем нет синергического ben commune (общего блага), а все еще действуют правила игры с нулевой суммой, которые мы обсуждали в начале главы III. Естественный политический строй такого общества — племенной, а его лидеров мы часто именуем полевыми командирами. Контролировать столицу в таком обществе— значит контролировать ренту с сельской местности; при этом столица не дает взамен этого сельской местности продуктов производства с возрастающей отдачей. Это паразитирующая столица. Чем больше в стране природного богатства (например, нефти), тем больше достается тому, кто контролирует столицу. Тот факт, что колониальные державы провели границы национальных государств без учета племенных территориальных границ, ухудшает ситуацию.
