Василий Галин - Тупик либерализма. Как начинаются войны

В России впервые о диктатуре заговорил в августе 1917 г., т.е. еще до прихода большевиков к власти, начальник Морского генерального штаба Великобритании генерал Холл: «Что же делать, революция и война — вещи несовместимые, но я верю, что Россия переживет этот кризис. Вас может спасти только военная диктатура…» Первым претендентом на роль военного диктатора стал генерал Корнилов, поддержанный либеральными партиями кадетов и октябристов. Госсекретарь США Лансинг 10 декабря 1917 г. заявлял: «Только военная диктатура, опирающаяся на поддержку войск, способна гарантировать стабильность в России и ее участие в войне»{1052}. Секретарь посольства Франции в России 17 апреля 1918 г.: «То и дело происходят тайные сборища различных партий оппозиции: кадетов, эсеров и т. д. Пока это только «rasgavors», и вполне вероятно, что люди, неспособные договориться между собой и совместно действовать, так и не смогут ничего добиться. Единственным режимом, могущим установиться в России, остается самодержавие или диктатура…»{1053} Колчак в августе 1918 г. будет утверждать: «Военная диктатура — единственная эффективная система власти»{1054}.

Диктатура не привязана к какой-то конкретной политической идее, а вызвана совершенно определенными жесткими кризисными обстоятельствами, в которых оказалось общество.

Что же касается фашизма и коммунизма, то фашизм и коммунизм — это не форма власти, а крайние степени выражения соответственно либеральной и социалистической идеологий.

Противопоставление фашизма и коммунизма демократии является ложью.. Бессмысленно идеологически противопоставлять фашизм и либерализм, поскольку они по сути являются лишь разными формами одной и той же доктрины. Не случайно в Германии все либеральные демократы прямо или косвенно голосовали за Гитлера. Что же до демократии, то о ней, как показал опыт времен в кризисных условиях радикального напряжения сил общества, может говорить только тот, кому надоело существование этого общества. Не может быть борьбы между демократами и коммунистами, между формой власти и идеологией. Борьба может быть лишь между формами власти или между идеологиями. Японский советолог Тэратака глядел в суть вопроса, когда заявлял: «Нередко можно встретить утверждение, что большевизм и нацизм — одного поля ягоды. Я с этим решительно не согласен. Нацизм и большевизм — генетические враги». Это утверждение наглядно демонстрирует следующий график.

Сущность теории в принципе не нова. Ее отражают тезисы Вико, неаполитанского ученого XVIII в., который, опираясь на представления Платона об обществе, установил фазы его развития: Хаос — Теократия — Аристократия — Демократия…[127] Новшеством является лишь то, что принципы прошлого были применены к XX в. и представлены в графическом виде. При этом было произведено разделение фаз развития по действующим силам. Вследствие этого появились, например, либеральная и социальная демократия. «Чистой демократии», как показал опыт XIX и XX веков пока не существует.

Отметим, что на нашем графике независимую переменную (причину) отражает вертикальная ось, а зависимую (следствие) горизонтальная[128]. Т.е. ключевым параметром, определяющим общественное развитие, является экономическая эффективность, именно она обуславливает потенциально достижимый уровень прав и свобод в обществе. В этом ключевом вопросе наконец-то классики либерализма и марксизма единодушны: К. Маркс: «Способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще», «бытие определяет сознание». Хайек: «Неэкономические, жизненные задачи определяются экономической деятельностью, которая заставляет нас четко определять свои приоритеты»{1055}.

Нас в данном случае интересуют крайние сектора графика. Они демонстрируют, что, чем ближе то или иное общество приближается к хаосу и анархии, тем более жесткие формы должна приобретать мобилизационная политика. Дж. Кейнс обосновал этот тезис и принципы мобилизационной политики в работе How to Pay for the War, вышедшей в 1939 г.{1056}. Еще до него эти меры применялись британским, немецким, французским, российским… правительствами во время Первой мировой войны, советским во время иностранной интервенции.

Мобилизационные меры, имея большую эффективность по сравнению с рыночными и демократическими, имеют при этом неизбежно худшее потребительское качество и резко ограничены временем по своему применению. Мобилизация — это использование, истощение, напряжение последних ресурсов государства для выживания. Но ничего не дается бесплатно, радикальное перенапряжение сил не проходит бесследно для общества.

В случае, если негативные, кризисные тенденции продолжаются достаточно долго или слишком глубоки, эти ресурсы исчерпываются, одновременно набирает силу инерция — консерватизм власти. В итоге мобилизационная политика со временем вырождается в деспотию, выход из которой представляет гораздо большую трудность, чем установление диктатуры. Если деспотию не удается преодолеть, то она неизбежно приводит к деградации общества.

Экономическая и политическая мобилизации общества меняют и его психологию. Ведь для радикальной мобилизации, напряжения последних сил человеку необходимы какие-то стимулы. Людям необходимо ради чего-то жить. В рыночном обществе люди действуют ради наживы, их цель согласно Экономиксу, максимальное удовлетворение материальных потребностей. Если у общества нет достаточных капиталов для достижения этих целей, то им на смену приходит тот или иной вид религии или идеологии, и у людей появляется, какой-то смысл жизни.

На этот аспект человеческой психологии обращал внимание Ремарк в «Трех товарищах», приводя разговор между своими героями, попавшими на сборище национал-социалистов: «…теперь я знаю, чего хотят эти люди. Вовсе им не нужна политика. Им нужно что-то вместо религии… Они хотят снова поверить. Все равно во что. Поэтому-то они так фанатичны». Будущий главный пропагандист Третьего рейха отлично чувствовал эту психологию. Геббельс в 1928 г. провозглашал: «Национал-социализм — это религия. Нам не хватает только религиозного гения, который отверг бы старые, изжитые формулы и поставил бы новые… Национал-социализм должен стать государственной религией немцев… Моя партия — моя церковь»{1057}. Четырьмя годами раньше Геббельс объяснял сам себе, зачем нужна эта религия: «Вживание — это все. Надо вжиться в идею. На верном ли я пути? Я иногда сомневаюсь. Найду ли я крепкую, непоколебимую веру!!!»{1058}

Сам А. Гитлер заявлял: «Главная миссия нашего движения заключается в том, чтобы дать растерянным и встревоженным массам новую твердую веру, веру, которая не покинет их в эти дни хаоса, веру, которой они присягнут, которой будут держаться и которая позволит их уставшим сердцам обрести покой»{1059}. По той же причине, по которой разоренные нации впадают в тоталитаризм, богатые счастливо избегают его. М. Вебер по этому поводу замечал: «Там, где растет богатство, в той же мере уменьшается религиозное рвение…»{1060}

Фашизм и военный коммунизм являются идеологическими (теократическими) формами оформления радикальной мобилизации власти, когда обычные механизмы уже исчерпали себя и общество можно удержать от хаоса и развала, только опираясь на какие либо веру, религию, идеологию. Власть становится тоталитарной.

Как же работает данная теория диаграмм на практике? Начнем с Германии, диаграмма которой отражает тот факт, что ее развитие после 1914 г. происходило под воздействием трех негативных сил: Первой мировой, Версаля и Великой депрессии, последовательно снижавших экономический потенциал общества. «Вектор развития» задавался господствующей индивидуалистической идеологией, как следствие результирующий вектор оказался в секторе фашизма — жесткой тоталитарной диктатуры, вставшей на пути хаоса и анархии.

Пример России в этом плане так же показателен. Россия пала в Первой мировой достигнув предела истощения своих сил, что привело к революции, хаосу и анархии, к «русскому бунту бессмысленному и беспощадному». Последовавшая интервенция союзников привела к развязыванию тотальной гражданской войны. К окончанию интервенции Россия была полностью разорена и радикализована, например, только ее людские потери за этот период превзошли потери всех стран участвовавших в Первой мировой войне, вместе взятых. А промышленное производство вместе с самой производственной базой было уничтожено практически до основания[129].

Большевики в этих условиях были вынуждены использовать жесткую мобилизационную политику, выразившуюся сначала в виде диктатуры пролетариата, а затем в еще более радикальной форме — военного коммунизма[130]. Почему народ согласился на эту жесткую диктатуру? Почему пошел за большевиками? Из-за насилия? — но в нем белый террор не только не уступал красному, но и превосходил его. Однако белые генералы не смогли удержать своих диктатур. Из-за большевистской идеологии? — отчасти да, однако настоящих большевиков была лишь ничтожная кучка, что же заставило большинство народа сплотиться вокруг них?