Купленное время. Отсроченный кризис демократического капитализма - Вольфганг Штрик
В реально существующей Европе унитарно-якобинская конституция демократических европейских государств была бы немыслима. Европейскую демократию невозможно представить без федерального разделения и обширных партикулярных прав на автономию и преимущества, без защиты групповых прав для многих различных существующих в непосредственной близости друга от друга экономических сообществ и сообществ на основе общей идентичности, из которых и состоит Европа. Это распространяется не только на Бельгию, но и на Испанию и Италию, характеризует отношения между Финляндией и Грецией или между Данией и Германией[181]. Тот, кто хотел бы написать конституцию для Европы, должен учитывать не только различные интересы европейских стран, например Болгарии и Нидерландов, но и нерешенные проблемы незавершенных национальных государств, таких как Испания или Италия. Их внутренняя множественность идентичностей и интересов должна быть представлена в любом европейском учредительном собрании[182]. Свести их в приемлемую для всех конституцию – титаническая задача, для решения которой требуется конструктивистский оптимизм, напрочь отсутствующий у рыночных технократов неолиберализма[183].
Наконец, для редемократизации Европы потребуется время, как неолиберальному рыночному проекту потребовались десятилетия, чтобы приблизиться к реализации, вплоть до того момента, когда он оказался в глубочайшем кризисе, из которого он не оставляет попыток выбраться. Институты наднациональной европейской демократии не могут быть рождены как волюнтаристская фантазия. За неимением исторических образцов придется работать с тем материалом, который может предложить история. Конвент, которому предстоит разработать конституцию демократической Европы, может состоять только из известных ныне политических фигур. В его состав будут включены представители всех стран ЕС, а не только члены валютного союза. Он должен будет работать в напряженной атмосфере возникающих конфликтов по консолидации бюджета, сокращению задолженности, мониторингу и реформам, в условиях роста взаимного недоверия и предвзятых результатов обсуждений. Пройдут годы, прежде чем будет явлена конституция, способная объединить Европу и, быть может, демократизировать еврозону путем очередного обуздания рыночного капитализма. Разрабатывать ее для неолиберального решения нынешнего трехсоставного кризиса уже слишком поздно.
Гетерогенность европейских обществ в обозримом будущем будет представлять собой гетерогенность между различными локальными, региональными и национальными жизненными и экономическими укладами. Демократическая конституция единой Европы возможна только при принятии этих различий на правах автономии. Игнорирование их наличия может привести лишь к сепаратизму, борьба с которым сводится либо к денежным выплатам, либо к насильственному подавлению; чем неоднороднее «государственный народ», тем больше крови было пролито в ходе успешных или неудачных попыток его унифицировать (достаточно вспомнить Францию, Испанию времен Франко или даже Соединенные Штаты). Главной для любого гетерогенного государственного общества является финансовая конституция, регулирующая то, какие части общества (в статусе сообщества) имеют право на коллективную солидарность с другими частями общества. При этом внутри национального государства действует правило: чем больше автономии, тем меньше притязаний и обязательств в вопросах солидарности между различными частями общества. Конфликты подобного рода встречаются всегда и везде, даже в таком гомогенном национальном обществе, как Германия, где полемике относительно финансового выравнивания между федеральными землями не видно конца. В еврозоне, где подобного рода конфликты из-за ее крайней гетерогенности повсеместно возникнут уже через несколько лет, они будут лишь углубляться, чтобы впоследствии быть урегулированными мажоритарными решениями, особенно в тех случаях, когда институциональная уравниловка неолиберального утопизма – в условиях невозможности сецессии – провоцирует притязания на социальные исправления рыночной справедливости при помощи компенсационных платежей между разными частями общества. Нет никаких причин ожидать, что региональный и национальный партикуляризм, равно как и обслуживающие его конфликты интересов и идентичностей, уйдет в прошлое, даже если слишком гетерогенное для общей валюты общество еврозоны внезапно получит единую демократическую конституцию[184].
Ошибкой Хайека в его проекте международной федерации, стремящейся к либерализму, было то, что он полагал: все участвующие в этом национальные общества ради сохранения мира захотят устремиться прочь от центрального правительства в сторону свободного и всеобщего рынка и его режима конкуренции и для достижения этой цели смогут оставить свои коллективные партикулярные интересы и вопросы идентичности в прошлом. Тот факт, что они будут пытаться, опираясь на свои культурные особенности, использовать политические институты для защиты своих жизненных и экономических укладов, он не учел – возможно, потому, что решил, что это не более чем татуировки на теле универсального homo oeconomicus, или потому, что демократические возможности коллективных действий в отношении справедливости рынка были не предусмотрены его картиной мира.
ХВАЛА ДЕВАЛЬВАЦИИ
Вместо того чтобы наблюдать, как неолиберальная политика завершает создание валютного союза путем реформ, которые окончательно иммунизируют рынки от политических корректировок и укрепят европейскую систему государств как международную систему государства консолидации, полезно было бы напомнить себе и другим об институтах защиты национальных валют. Право на девальвацию представляет собой не что иное, как институциональное выражение уважения нациям со стороны представляющих их государств в качестве уникального экономического жизненного сообщества и «сообщества единой судьбы». Оно тормозит влияние капиталистического экспансионистского давления, равно как и давления рационализации, идущего от центра на периферию, и предлагает интересы идентичности, которые противопоставляются этому, а в мире свободной торговли крупных внутренних рынков – вытесняются в сторону популизма и национализма (реалистичная коллективная альтернатива добровольной самокоммодификации, требуемой от них рынком). Страны, имеющие возможность проводить девальвацию, могут самостоятельно решать, хотят ли они избавиться от до– или антикапиталистического наследия, как скоро и в каком направлении они хотели бы его изменить. Поэтому-то возможность девальвации и представляет собой бельмо на глазу тоталитаризма свободного рынка. Девальвация национальной валюты корректирует – грубо и только на определенное время – отношения распределения в асимметричной системе международного экономического обмена, которая, как любая капиталистическая система, функционирует по принципу кумулятивно предоставляемых преимуществ. Девальвация является довольно примитивным инструментом – справедливостью «без отделки», – но с точки зрения социальной справедливости это все же больше, чем ничего. Если страна, которая экономически либо уже больше не успевает, либо пока не хочет гнаться за таким темпом, девальвирует свою валюту, это приведет к тому, что экспортные возможности зарубежных производителей ухудшатся, а отечественных – улучшатся; тем самым повысятся возможности трудоустройства для населения страны, проводящей девальвацию, за счет лучше трудоустроенного населения других стран. Обесценивая свою валюту, страна тем самым повышает стоимость импорта, что затрудняет для ее состоятельных граждан приобретение зарубежных товаров; в то же время это способствует повышению заработной платы той категории граждан, которые от нее зависят, и не приводит к удорожанию продуктов, производимых ими, за рубежом, тем самым исчезает угроза сокращения занятости. Иными словами, возможность проведения девальвации не допускает ситуации, когда более конкурентоспособные страны принуждали бы менее конкурентоспособных к сокращению пенсий своих малообеспеченных граждан, чтобы их обеспеченные граждане могли и дальше приобретать свои БМВ по
