Уильям Боннер - Судный день американских финансов: мягкая депрессия XXI в.
Чтобы снять давление с фунта, Стронг решил снизить процентные ставки в США и сделать американское золото доступным для Франции. При этом он жизнерадостно сообщил Ристу, что намерен предложить «стопку виски фондовому рынку»64. Впоследствии в 1931 г. Адольф Миллер из Совета управляющих Федерального резерва, давая показания перед сенатским комитетом по банкам, сообщил, что этот эпизод представлял собой «самую большую и смелую операцию из всех, когда-либо предпринимавшихся Федеральным резервом, и, по моему мнению, привел к одной из самых дорогостоящих ошибок, когда-либо совершенных им или любой другой банковской системой в последние 75 лет». Экономист из банка J. P. Mor ganвскоре после совещания на Лонг-Айленд заметил: «Монти и Бен посеяли ветер. Полагаю, мы пожнем бурю… Нас ждет мировой кредитный кризис».
Кредитный кризис наступил, но только через два года после вздувания долга. С конца 1924 г. фондовый рынок уже почти удвоился. После конференции на Лонг-Айленде Уолл-стрит за вторую половину 1928 г. подрос еще на 50%. За три месяца перед августом 1929 г. он раздулся еще на 25%.
Были созданы новые кредитные инструменты, такие, как продажа в кредит, так что все больше и больше людей могли участвовать в процветании. Джон Рэскоб, директор GeneralMotorsи председатель демократической партии, писал: «Каждый должен быть богатым»65.
В 1929 г., как и в 1999 г., многие верили, что новые технологии - радио, телефон, автомобиль, электрическая техника - открывают новую эру богатства.
Федеральный резерв, снизивший процентную ставку, чтобы помочь Англии, был напуган чрезмерным разбуханием кредита и «иррациональной эйфорией» фондового рынка. В 1925 г. учетная ставка, которую коммерческие банки платили за деньги, предоставляемые Федеральным резервом, составляла всего 3%. К 1928 г. ее в несколько приемов повысили до 5%. Но мания продолжалась. Наконец, в августе 1929 г., Федеральный резерв поднял ставку до 6%, и пузырь лопнул (рис. 5.1).
Рис. 5.1. Большие рынки «медведей» - длятся долго… и обходятся недешево. Акции теряют привлекательность для инвесторов на следующие лет десять или больше (см. вверху). Японские акции через 17 лет вернулись к уровню 1984 г. Если в США все будет, как в Японии, можно ожидать, что акции вернутся к отметке индекса Dow ниже 4000 к 2017 г., как раз когда самое многочисленное поколение будет сильнее всего нуждаться в деньгах (внизу).
Когда начался спад, всю вину возложили на повышение учетной ставки. Но реальная доходность заемных средств была настолько велика, что вряд ли это повышение учетного процента имело хоть какой-то эффект. Если за три месяца II квартала 1929 г. на фондовом рынке можно было получить 25% прибыли, увеличение цены денег на 1% не могло ничему помешать. В США широким потоком лились деньги из Европы, чтобы воспользоваться ростом курса акций. Повышение ставки на 1 процентный пункт не могло изменить баланс и снизить привлекательность американского рынка.
Но потом в один миг баланс превратился из положительного в отрицательный. Акции рухнули. Компании разорялись. Цены падали. К 1931 г. оптовые цены были на 24% ниже, чем в 1929 г., а вскоре они упали еще на 10%. К 1931 г. 15% занятых потеряло работу, а через два года число безработных выросло до 25%. Разорилось более 10 ООО банков. Тогда банки были чем-то вроде нынешних взаимных фондов или портфелей акций. Страхования вкладов не существовало. Потери были реальными. Богатство просто исчезло.
Напуганные ненадежностью банков и утратившие доверие к акциям люди бросились за золотом. Кладовые банков пустели. Люди предпочитали хранить наличные или золото у себя дома. Для финансовой системы, зависящей от состояния банков и их готовности предоставлять кредиты, это стало проблемой. Люди изымали деньги из банков, те разорялись, и это усиливало недоверие вкладчиков к банкам.
Разорение банков стало настолько острой проблемой, что президент Гувер попытался уговорить людей не изымать вклады. Он послал опытного оратора полковника Фрэнка Нокса в поездку по стране, чтобы тот объяснил публике пагубность тезаврирования наличных и золота66.
По мере разорения банков денежная масса сжималась. В результате ценность денег повышалась (цены падали). В США еще действовал золотой стандарт, поэтому цена золота соответственно выросла. Но вскоре новаторски настроенные экономисты во главе с британцем Джоном Мейнардом Кейнсом сочли, что для приведения экономики в движение нужно увеличить количество денег и кредита. Казалось, что этому мешает золото.
Инвесторы, напуганные перспективой девальвации доллара (по отношению к золоту), начали уводить капиталы за границу или превращать их в золото. В феврале 1933 г. случился набег на американское золото - 160 млн долл. покинуло подвалы Казначейства. Еще 160 млн долл. были изъяты в первые четыре дня марта. Коммерческие банки также теряли золото: в первые 10 дней февраля инвесторы сняли со счетов более 80 млн долл., а за первые четыре дня марта - еще 200 млн долл.
Одним из инвесторов был Артур Дьюинг, профессор Гарвардской школы бизнеса. Он был настолько встревожен, что явился на Гарвардскую площадь в офис компании HarvardTrustи потребовал свои сбережения золотыми монетами. «Когда люди, толпившиеся в банке, сообщили стоявшим на улице о том, что сделал Дьюинг, - рассказывает Питер Бернштейн в своей книге «Власть золота» (ThePowerofGold), - толпа желающих последовать примеру знаменитого профессора начала штурмовать двери банка». Дьюинг подвергся критике за «непатриотичный поступок» и вскоре был вынужден уйти из университета.
Президент Франклин Рузвельт вступил в должность в самый разгар золотой лихорадки. 8 марта Рузвельт в ходе своей первой пресс-конференции заверил страну, что золотой стандарт сохранится. 9 марта он протолкнул через Конгресс Чрезвычайный закон о банках, наделивший его властью регулировать или запрещать золотое обращение.
Меньше, чем через месяц, он заменил увещевания Гувера прямым принуждением - лидер свободного мира поставил владение золотом вне закона. Спустя два месяца Рузвельт объявил незаконными все контракты, в том числе и обязательства правительства США, которые предусматривали оплату золотом.
Когда что-либо оказывается настолько популярным, что правительство объявляет его незаконным, это хорошее вложение денег. В период от инаугурации Рузвельта в марте 1933 г. до января 1934 г. рыночный спрос, подтвержденный правительственным указом, способствовал увеличению цены золота на 69%. После величайшего финансового кризиса в истории Америки покупательная способность золота выросла почти на 100%.
«Это конец западной цивилизации», - объявил Льюис Дуглас, директор бюджетного управления. И в определенном смысле так оно и было67.
Одной из жертв краха был отец Алана Гринспена. Он потерял деньги, развелся с матерью Алана и практически исчез из жизни семьи, но когда мальчику исполнилось восемь лет, отец вернулся. Он подарил сыну свою книгу с оптимистическим названием «Впереди подъем» (RecoveryAhead). Книга Герберта Гринспена, как и его экономические прогнозы, оказалась не слишком хорошей. Как свидетельствует история XX в., Алан пошел много дальше. Он не превзошел отца как писатель или предсказатель. Когда Алан вырос, в нем открылись два таланта, достойных самого Джона Ло: он ловко оперировал цифрами и умел внушать доверие высокопоставленным лицам.
Самая рациональная женщина в мире
«Мыслю - следовательно, существую», - сказал Рене Декарт. А поскольку все, к чему я стремлюсь, это лишь мои мысли, могла бы добавить Айн Рэнд, я определю, что для меня имеет смысл исходя из собственного «разумного эгоизма».
Айн Рэнд занимает особое место в истории философии. В конце 1950-х, на протяжении 1960-х и даже 1970-х годов тысячи интеллигентных, но заучившихся молодых людей штудировали ее книги «Источник» (TheFountainhead) и «Атлант расправил плечи» (AtlasShrugged), полагая их вместилищем глубокой мудрости. Согласно Рэнд, вместо того, чтобы прислушиваться к родителям, священникам, политикам, полицейским, соседям, возлюбленным, друзьям и учителям, они должны использовать силу «разума» для постижения собственного этического кодекса.
«Объективизм» Рэнд превозносил прежде всего интеллектуальные способности. Он мало что оставлял инстинкту и вовсе сбрасывал со счетов истины откровения, традиции и опыта. Поэтому он отлично подошел для пытливых, критично настроенных, но практически не затронутых опытом юношеских умов. Для молодых, не знавших ничего лучшего, это была бодрящая доктрина. Они внезапно уверились, что вольны делать что угодно и идти куда глаза глядят, поскольку ограничение одно - мощь собственных мозгов.
