Эдмунд Фелпс - Массовое процветание. Как низовые инновации стали источником рабочих мест, новых возможностей и изменений
Когда появляются первые ростки современной экономики, немногие авторы способны в полной мере передать ее смысл. Однако есть три выдающихся романа, которые указывают на то, что происходило нечто эпическое. Самый ранний из них — это роман 1818 года «Франкенштейн, или Современный Прометей» Мэри Шелли (урожденной Мэри Уолстонкрафт Годвин). Для романтических поэтов и художников Британии фигура Прометея символизировала свободу воли, способность к креативности и разрушению. «Франкенштейн» стал наиболее известной версией этого образа 50. Автор не могла предвидеть современную экономику, не говоря уже о том, чтобы предупреждать о ее опасностях, однако по мере того, как современная экономика становилась все более сильной, роман продолжал притягивать читателей, которые, несомненно, видели параллели между монстром, созданным доктором Виктором Франкенштейном, и инновационными компаниями, созданными предпринимателями. Когда в экранизации Джеймса Уэйла 1931 года доктор Франкенштейн, увидев, как двигается монстр, восклицает — «Он ожил!», можно представить, что он точно так же закричал бы, увидев современную экономику, рождающуюся в Британии и Америке. Компания обычно стремится мягко обходиться со своими клиентами, а работодатели, как и монстр, обычно были вполне доброжелательными. При этом компаний боятся так же, как боялись и монстра. Но был ли роман осуждением прометеевского духа? Выступал ли он против современной экономики? Поэт Перси Шелли, обеспокоенный тем, что роман его жены будут считать критикой всех этих явлений, выступил против подобной интерпретации в предисловии, написанном им к этой книге. Но причин для опасений не было. В книге не критиковались инновации. В ней оплакивалась неспособность Франкенштейна и других горожан принять монстра. И в то же время в романе утверждается, что наука не может заменить креативные способности человеческого ума.
Еще одно произведение романтического периода, примечательное для современной экономики, — это роман Эмили Бронте «Грозовой перевал» (1847). Основа этой трагической любовной истории — противоречия между сельской жизнью, которая сковывает Кэти, и неодолимой силой, которая тянет Хитклиффа в большой город, где можно сделать серьезную карьеру 51. К середине XIX века динамизм Лондона захватил воображение молодого поколения, хотя некоторые так и не смогут оседлать его волну. В классической экранизации, когда Хитклифф уезжает из «Грозового перевала», Кэти выражает волнение — свое собственное или, возможно, то, как она ощущает его волнение,— одной-единственной строкой: «Давай, Хитклифф. Беги. Но принеси мне мир!»52
Взгляды Чарльза Диккенса на мир сложнее, чем обычно считается. Его писательский талант настолько велик, что он мог пробудить в публике симпатии к обездоленным сиротам и неквалифицированным рабочим, раздавленным бездумным трудом на многочисленных фабриках — эти сюжеты нашли отражение в его романах «Оливер Твист» (1837) и «Тяжелые времена» (1854). Непростое знакомство самого Диккенса с Лондоном состоялось, когда он был двенадцатилетним мальчиком,— оно позволило ему глубоко прочувствовать тяготы неквалифицированного труда. И постепенно он осознал более широкий спектр проблем английского общества.
Даже в «Тяжелых временах» речь не о страданиях рабочих, подробно описанных у Миссис Троллоп <...> Сатира романа больше направлена не на промышленность <...> а на те силы, которые подавляют жизнь индивида и его воображение. Проблемы Стивена Блекпула проистекают не из индустриализации <...> а (в первую очередь) из неспособности системы, воплощенной в парламенте и истеблишменте, ответить на трудности его брака; а также (во вторую очередь) из его отказа погрузиться вместе со своей индивидуальностью в другую дегуманизирующую систему, профсоюз Слекбриджа»53.
Взгляды Диккенса на индустриализацию также менялись. К 1850-м годам его начало радовать появление новых трудовых возможностей по всей Европе, хотя он продолжал испытывать ностальгию по традиционной жизни и сохранял неувядающую симпатию к обездоленным. Во время необычных ночных прогулок по городу его всегда ошеломляла оживленность и многообразие, на которые он обращал внимание,— «большой город неугомонен, и смотреть на то, как он ворочается и мечется на своем ложе, прежде чем отойдет ко сну,— одно из первых развлечений для нас, бесприютных». В «Очерках Боза» (1836) он описывает медленное пробуждение города — лавочников, клерков, людей другого сорта, появляющихся к 11 часам: «На улицах полно народу — тут щеголи и оборванцы, богатые и бедные, бездельники и работяги. Жара, сутолока, спешка — близится полдень». После второго осмотра фабрик в Бирмингеме он пишет: «На фабриках и мастерских Бирмингема я видел столь отменный порядок и стройную систему, что и эти предприятия можно назвать в своем роде просветительными <...> А результаты я видел в поведении ваших рабочих, уравновешенном благодаря природному такту, равно свободном как от подобострастия, так и от заносчивости»54. Диккенс был не таким наивным, как считал Джордж Оруэлл, полагавший, что его мечтой было «раздать всем по индейке». Например, Диккенс предупреждал работников фабрики о том, что хитрый организатор профсоюза может использовать их для личной выгоды или же в политических целях, которые далеко не всегда подходят им самим.
Диккенс стал рассматривать карьеру в качестве едва ли не единственного средства личностного роста. В своем романе «Дэвид Копперфилд» (1850) он с воодушевлением описывает взросление Дэвида — с детских лет и до зрелости, противопоставляя его развитие стратегии главного врага Дэвида, скользкого карьериста Урии Хипа:
Эгоцентризм Хипа мешает ему увидеть в труде средство подлинного освобождения и самоутверждения <...> Тогда как жизнь Дэвида наполняется смыслом, поскольку он находит работу, которая дает ему цель и идентичность. Самореализация, которая приходит к Дэвиду вместе с его писательским призванием, служит подтверждением точки зрения самого Диккенса, выступающего за ценность труда <...> те ситуации угнетения, против которых Диккенс выступал во многих своих романах, представляли собой извращение трудовой этики <...> [Диккенс], ставший в XIX веке самым поразительным примером успеха, достигнутого упорным трудом, разделял общие представления о том, что труд, в целом, — это благо и что рабочих следует уважать за их индивидуальность и внутреннее достоинство 55.В произведении Диккенса Дэвид — один из многих героев, которые берут жизнь в свои руки. Глубина и смелость, которые он смог увидеть в жизни простых людей, поражают. Таким образом, Диккенс оказывается не меньшим певцом жизни, чем Шекспир или Сервантес.
