Экспонента. Как быстрое развитие технологий меняет бизнес, политику и общество - Азим Ажар
В написанном тридцать лет спустя фундаментальном исследовании «Положение рабочего класса в Англии» Фридрих Энгельс говорит об условиях жизни в городах как о «скопище крайней нужды, которой мы должны стыдиться»[131].
Один из способов осмысления социальных проблем, вызванных индустриализацией, — восприятие их как разрыва между скоростью технологических и социальных изменений и скоростью институциональной и политической адаптации. Неспособность государства регулировать рабочие процедуры и правила во времена промышленного переворота отражала предубеждения аграрной и аристократической элиты: у Великобритании была современная экономика, но явно досовременный политический порядок. Как сказал мне бывший премьер-министр Великобритании Тони Блэр: «Существовал временной разрыв между изменениями и политиками, которые должны были на них реагировать»[132]. Работа на фабриках начала должным образом регулироваться только с принятием Фабричного законодательства и Акта от 1833 года[133]; возникновение рабочего движения и системы социального обеспечения для защиты интересов городского рабочего класса заняло гораздо больше времени.
Современные институты, подобно их викторианским предшественникам, также сталкиваются с проблемой соответствия быстро меняющимся технологиям. Но теперь разрыв будет расти куда быстрее. В экспоненциальную эпоху на радикальные изменения уходят не десятилетия, а годы, а иногда и месяцы.
Именно поэтому стоит задуматься о том, что же на самом деле представляют собой эти институты. Само слово вызывает ощущение солидности: внушительное здание полиции, большая церковь, вздымающаяся вверх штаб-квартира ООН в Нью-Йорке. Однако институты — это не здания. Это нечто большее. Это системы, управляющие нашей повседневной жизнью, нашими действиями, как публичными, так и частными, а также нашими отношениями друг с другом.
Социологи называют институтами все устойчивые нормы, которые определяют то, как мы живем. Для простоты я рассматриваю институт как любое общественное соглашение между группами субъектов, которое помогает им взаимодействовать. Именно эти институты придают стабильность событиям, из которых складывается наша жизнь. По словам социолога Энтони Гидденса[134], «институты по определению представляют собой наиболее устойчивые черты общественной жизни»[135]. Если бы это было не так, они не были бы институтами — это были бы всплески моды, однодневки, поветрия.
Под раскидистым зонтиком этого понятия приютились институты самых разных видов. Некоторые из них по своей природе более институциональны: бизнес как соглашение между работниками, руководством и владельцами; государство как соглашение между гражданами и государственным аппаратом. Ветви власти — это формальные институты. Таковы же религиозные объединения: церкви, мечети, храмы или синагоги. Таковы же межнациональные организации: Европейский союз, Всемирный банк, Всемирная организация здравоохранения или Международное энергетическое агентство (ответственное за те самые неудачные прогнозы относительно солнечной энергии). Многие такие институты имеют «зримое воплощение»: мы можем представить себе людей, которые их составляют, и здания, в которых они расположены.
Другие институты, такие как понятие верховенства права, суть международных соглашений и внутренних законодательств или право интеллектуальной собственности, не являются группами людей, но тем не менее институциональны. Некоторые из них могут больше походить на набор формальных правил, чем на организацию. Законы и правовые системы, в которых они существуют, часто прописаны — это один из основных институтов, управляющих нашей жизнью.
Тем не менее не все институты формальны. Существуют привычки и правила, которые определяют наше поведение. Такие неписаные нормы могут иметь столь же высокий, а возможно, и более высокий уровень соблюдения, чем письменно закрепленные. Так, в Великобритании принято «моргать» фарами в знак благодарности водителю, уступившему дорогу, хотя официальными правилами дорожного движения это не регламентируется. Экономист Ричард Нельсон[136] приводит такой пример: у пекарей существует общепринятая практика приготовления пирога, хотя детали могут различаться[137]. Такие нормы — тоже один из видов институтов. Они обеспечивают стабильность, определяющую наше коллективное поведение.
У всех этих институтов есть нечто общее. Они не приспособлены для развития в экспоненциальном темпе или к быстрым изменениям в обществе. В самых крайних случаях они вообще не адаптируются к переменам.
Возьмем один из самых институциональных институтов в истории — католическую церковь. Церкви почти две тысячи лет, это одна из самых давних организаций. В 1633 году она вступила в спор с астрономом Галилео Галилеем и его выводами о строении нашей Солнечной системы. Астроном был приговорен к пожизненному домашнему аресту. В 1979 году, через 346 лет после вынесения приговора и через 22 года после выхода на орбиту первого спутника, папа Иоанн Павел II приказал папской комиссии пересмотреть приговор Галилею[138]. Тринадцать лет спустя комиссия и папа отменили выводы инквизиции XVII века, осудившей «крамольные» идеи Галилея[139].
Это, конечно, крайнее проявление. Но даже если институтов, адаптирующихся так же медленно, как католическая церковь, и немного, остальные все равно не отличаются особой скоростью. Это еще одна сторона трудности прогнозирования экспоненциальных изменений: даже когда прогнозы верны, наши институциональные реакции все равно остаются вялыми. Возьмем компанию Kodak. В 1975 году инженер компании Стив Сассон создал устройство размером с тостер, которое могло сохранять изображения в электронном виде. За 23 секунды изображение переносилось на кассету, после чего его можно было просмотреть на экране телевизора. В то время это казалось чем-то невероятным: персональные компьютеры еще не существовали как категория, да и видеомагнитофоны были в американских домах редкостью. Через несколько лет Сассон получил патент США № 4131919A на цифровой фотоаппарат[140]. Опираясь на закон Мура, он просчитал, что, для того чтобы цифровые камеры начали конкурировать с пленочными, потребуется от 15 до 20 лет. Его оценка оказалась верной. Но компания Kodak, даже имея преимущество в два десятилетия, не ухватилась за эту возможность. В то время она продавала 90% фотопленки в США и 85% фотоаппаратов — у нее не было необходимости полностью менять свою бизнес-стратегию. «Когда вы описываете перспективы развития бизнеса через 18–20 лет руководителям, которые к тому моменту явно уже уйдут на покой, эти перспективы мало кому интересны», — вспоминал Сассон[141].
Kodak действительно разработала ряд цифровых
