В. Галин - Капитал Российской империи. Практика политической экономии

Отмена крепостного права привела к взрывному росту хлебного экспорта, который поощряла полная отмена в 1865 г. вывозных пошлин на хлеб. Однако пора расцвета была недолгой. Причиной тому, по мнению М. Покровского, стал «случайно забредший на европейскую хлебную биржу чужестранец, янки, начал на этой бирже самодержавно царствовать, диктуя цены русскому помещику, как и прусскому юнкеру», «со второй половины 80-х годов и ржаные цены стали падать так же неудержимо, как раньше падали пшеничные: наступило “оскудение” всей земледельческой России»{457}. Падение европейских цен зерно стало одной из причин того, что с конца 1880-х гг. Россия начала даже откатываться назад к реставрации крепостничества. Лишь с конца 1890 г. с повышением европейских цен на хлеб возобновился рост накопления капитала в России. 

И хотя объемы экспорта хлебов сохраняли свою сильную зависимость от европейских цен, вывоз зерна из России с начала XX века начал опережать рост цен и играть свою самостоятельную роль в накоплении российского капитала. Так, например, средняя цена пшеницы за 1908–1913 гг. по сравнению с 1899–1904 гг. выросла на ~30%, а экспорт в рублях на ~65%. Еще более впечатляющим был рост экспорта ячменя: за тот же период в 2,7 раза, в то время как цены на него — на те же 30%{459}.

Помимо внешнего, с начала 1890-х гг., все большую роль в накоплении начинает играть внутренний рынок. Об этом наглядно свидетельствует следующая прогрессия: общее количество товарного хлеба с 1889–1890 гг. по 1912–1913 гг. выросло в 2,6 раза, при этом хлебный экспорт — в 1,7 раза, а внутреннее потребление — в 3,9 раза. Внутреннее потребление и экспорт «поменялись местами» с точки зрения значимости их в структуре железнодорожных перевозок. Если в 1889–1890 гг. три пятых хлебных грузов шло в вывозные пункты, а две пятых — во внутренние, то в 1912–1913 гг. картина изменилась зеркально{460}. 

«Растущие города и промышленность, с одной стороны, — отмечает П. Лященко, — требовали увеличения товарного зернового производства, с другой стороны — стали направлять его в новое русло. Рост товарности опережал рост самого производства»{462}. По словам С. Булгакова, Россия в данном случае повторяла путь Пруссии, для которой «рынком первоначально явилась Англия, относительно которой Пруссия долгое время играет роль сельскохозяйственной колонии или аграрного округа. С течением времени такой рынок стал создаваться внутри страны с ростом неземледельческого и городского населения»{463}.

Но экспорт хлебов продолжал сохранять свое жизненно важное значение: в среднем за 1903–1913 гг. доля экспорта всех хлебов от общей стоимости экспорта России составляла ~ 47%, достигая в урожайные годы, например, такие как 1909 г., почти 58%{464}. Хлебный экспорт оставался одним из основных источников накопления капитала в России вплоть до начала Первой мировой войны.

Рост хлебных цен на европейском рынке дал толчок к переходу России на капиталистический, индустриальный путь развития. Однако, в отличие от Германии, низкопродуктивное сельское хозяйство не позволяло России накопить ту массу капитала, которая была необходима для свершения промышленной революции и становления капитализма…

Капитал

Многие убеждены, что Россия по своим естественным условиям — одна из самых богатых стран в мире, а между тем едва ли можно найти другое государство, где бы благосостояние было на такой низкой ступени, где бы меньше было капиталов в обращении и бедность была так равномерно распространена между всеми классами народа…

Главная проблема России, «весь аграрный вопрос», о котором писали практически все экономисты того времени, заключался, по словам одного из лидеров славянофилов С. Шарапова (1907 г.), «в том, что голыми руками нельзя вести современного хозяйства, а вы заставляете это делать и барина, и мужика. Чтобы иметь высокую земледельческую культуру, необходимо, чтобы на каждую единицу площади обращался значительный оборотный капитал. У нас его нет…»{466} «Недостаток капитала, — вторил западник М. Вебер, — является одной из главных причин низкой продуктивности крупных хозяйств»{467}. «Во мне укоренилось определенное убеждение, — писал министр финансов России С. Витте, — что при современном устройстве крестьянского быта машина, от которой ежегодно требуется все большая и большая работа, не будет в состоянии удовлетворить предъявляемые к ней требования, потому что не будет хватать топлива (капиталов)»{468} «Деревня все более и более разоряется и постепенно нищает, и никакая агрономия ей не поможет, пока не будет упрочено ее финансовое положение», — отмечал в 1903 г. С. Короленко{469}.

Наглядным примером здесь может являться объем вносимых искусственных удобрений: в России он с 1907 по 1913 гг. увеличился более чем в 2,5 раза. Тем не менее, Россия продолжала отставать по данному показателю от своих западноевропейских и североамериканских конкурентов в 5–10 раз{470}. Как следствие, по словам С. Витте, «при недостатке капиталов и при слабом развитии промышленности <…> в нашем земледелии все еще господствует хищническая экстенсивная система…»{471} А ведь кроме сельского хозяйства деньги были нужны еще и на развитие промышленности…

Нехватка капитала впервые наиболее остро дала себя знать после Крымской войны, поставившей Россию перед необходимостью либеральных реформ и полностью расстроившей государственные финансы. Указ Александра II 1859 г. гласил: «устройство наших главных банковских установлений <…> более не соответствует современным обстоятельствам и требует коренного преобразования»{472}. В 1860 г. казенные банки были ликвидированы и вместо них был создан Государственный банк[41].

Однако с самого начала радикальная либерализация финансовой сферы пошла неудачно: «Для ликвидации казенных банков были отвлечены из бюджета громадные суммы; кроме этого, ликвидация привела к уничтожению накануне крестьянской реформы системы поземельного кредита»{473}. «Правительство, — пояснял современник событий М. Степанов, — отказалось от права распоряжаться <…> финансовым кредитом, и прекратило свое посредничество по взаимным <…> кредитным сделкам», что породило «у нас и всеобщий кризис, и всеобщий застой в делах, и всеобщее безденежье», повергло «в летаргию тот внутренний государственный кредит, который Россия создавала себе веками»{474}.

Даже английский журнал Economist в 1863 г. откликнулся на преобразования в России недоуменной статьей: «Мы решительно не можем объяснить себе, по каким особенным причинам и соображениям русское правительство с необыкновенной быстротой и энергией разрушило свою превосходную и практичную государственноземельную кредитную систему, составлявшую прочный фундамент всей финансовой системы и обладавшую неоцененным свойством всегда регулировать количество менового средства в обращении по потребности в нем промышленности и торговли. Ликвидация этой государственной кредитной системы, как нельзя более соответствовавшей земледельческой стране, уже произвела расстройство в русском денежном обращении, поставила Россию на широкий, но скользкий наклонный путь займов и биржевых спекуляций»{475}.

Министр финансов с 1862 г. М. Рейтерн сам признавал, что для пореформенной России было характерно «безденежье». Он объяснял его тем, что «ежегодное образование капиталов уменьшилось: неизбежные убытки помещичьего класса от крестьянской реформы, смуты в 9 западных губерниях и Царстве Польском, торговый и промышленный кризисы, огромные потери капиталов от неуспешности акционерных предприятий — все это не смогло не сказаться на сбережениях достаточных классов. Наоборот потребности возросли: железные дороги, пароходство, горные и сахарные заводы, действующие прежде крепостным трудом, а ныне наемным, потребовали и продолжают поглощать огромные капиталы <…>, а правительство тоже увеличивает свои расходы. Ко всему этому присоединилась еще эмиграция капиталов из России»{476}. «Золото из России ушло, приплачивать иностранцам стали мы, а потому залезли в долги и обесценили наши бумажки», — подводил итог С. Шарапов{477}.

Кроме этого, дополнял М. Рейтерн: «в течение многих лет как правительство, так и высшие классы жили сверх средств: расходовали более своего дохода… Между 1831 и 1865 гг. правительство израсходовало сверх своего дохода 1600 млн. руб., в то же время помещикам роздано в ссуду не менее 400 млн. руб., не считая сумм, которые они позаимствовали у частных лиц»{478}. В совокупности этот долг превышал доходы пореформенного государственного бюджета за 6 лет{479}! При этом государство и помещики кредитовались в основном за счет капиталов, которые передавались в Заемный банк с депозитов Коммерческого банка, созданного для развития промышленности и торговли! Таким образом, по словам И. Кауфмана, система екатерининских банков, усовершенствованная Канкриным, привела к тому, что «закрепощен был в пользу казны и помещиков не только труд, но и капитал». Великое Освобождение началось именно с поспешного раскрепощения капитала, отягощенного огромной его нехваткой…