В. Галин - Капитал Российской империи. Практика политической экономии
О том же разрастании хаоса говорили и документы Временного правительства. Так, управляющий Министерством внутренних дел И. Церетели в одном из циркуляров констатировал: «Захваты, запашки чужих полей, снятие рабочих и предъявление непосильных для сельских хозяев экономических требований; племенной скот уничтожается, инвентарь расхищается; культурные хозяйства погибают… Одновременно частные хозяйства оставляют поля незасеянными, а посевы и сенокосы неубранными». Министр приходил к выводу, что создавшиеся условия «грозят неисчислимыми бедствиями армии, стране и существованию самого государства»{432}.
Временное правительство оказалось неспособным ни осуществить, ни даже предложить какую-либо внятную аграрную реформу или программу. Его половинчатые и противоречивые решения и действия лишь подливали масла в огонь. И «деревня, прекратившая внесение податей и арендной платы, насыщенная бумажными деньгами и не получавшая за них никакого товарного эквивалента, задерживала подвоз хлеба. Агитация и воззвания не действовали, приходилось местами применять силу», — отмечал генерал А. Деникин{433}.
Хлебную монополию Временное правительство ввело еще 29 марта: весь излишек запаса хлеба после исключения норм на продовольствие, на обсеменение и на корм скота поступал государству. Но введение монополии не помогло. Об этом свидетельствовала динамика хлебозаготовок: если кампания 1916 г. (1 августа 1916-го — 1 июля 1917 г.) дала 39,7%, то июль 1917 г. — 74%, а август — 60–90% невыполнения продовольственных заготовок{434}. Крестьяне отказывались отдавать хлеб, и на его сбор стали отправлять войска, которые получали самые жесткие инструкции. В то же время в самой деревне (!) по словам С. Мельгунова, в начале осени (!!) пошли «голодные бунты», «когда население за полным истощением своих запасов хлеба переходит к потреблению «суррогатов», начинает расхищать общественные магазины и т.д.»{435}
28 июня постановлением Временного правительства о ликвидации землеустроительных комиссий, была прекращена столыпинская реформа. Это постановление лишь констатировало уже свершившийся факт: в ходе «черного передела» община восстановила статус-кво, вернув обратно вчерашних «беглецов»{436}. «К октябрю 1917 г. в деревнях земля давно была взята и поделена. Догорали помещичьи усадьбы и экономии, дорезали племенной скот и доламывали инвентарь. Иронией поэтому звучали слова правительственной декларации, — отмечал А. Деникин, — возлагавшей на земельные комитеты упорядочение земельных отношений и передавшей им земли «в порядке, имеющем быть установленным законом и без нарушения существующих норм землевладения»{437}.
Однако земля была лишь первой целью крестьянского бунта, второй была — «Воля»! Ее определение дал в «Живом трупе» Л. Толстой: «свобода» — это нечто имеющее пределы, установленные законом; воля не имеет пределов…»{438} Н. Бердяев в этой связи отмечал, что: «в стихии русской революции действуют такие же старые, реакционные силы, в ней шевелится древний хаос, лежавший под тонкими пластами русской цивилизации…»{439} По мнению религиозного философа С. Франка: «Русская революция по своему основному, подземному социальному существу есть восстание крестьянства, победоносная и до конца осуществленная всероссийская пугачевщина начала XX века»{440}. По словам известного публициста М. Гаккебуш-Торелова в 1917 г. «мужик снял маску… “Богоносец”[37] выявил свои политические идеалы: он не признает никакой власти, не желает платить податей и не согласен давать рекрутов. Остальное его не касается»{441}.
А. Грациози назвал этот первый — либерально-буржуазный этап русской революции, начавшийся с февраля 1917 г., «плебейской» революцией: «Когда государство вступило в последнюю стадию своего распада, крестьяне тут же взяли инициативу в собственные руки. Программа их была проста: минимальный гнет со стороны государства и минимальное его присутствие в деревне, мир и земля, черный передел о котором грезили поколения крестьян… Они почти совершенно перестали платить налоги и сдавать поставки государственным уполномоченным. Все больше молодых людей не являлись на призывные пункты, многие солдаты стали дезертировать. Сверх того, за несколько месяцев крестьяне разрушили еще остававшиеся помещичьи имения, уничтожали владения буржуазии, а также большинство ферм, созданных в ходе столыпинских реформ»{442}.
Однако помимо инстинктивных требований «земли и воли», пугачевщины русский бунт двигался, и еще нечто большим, что придавало ему силу и моральное оправдание. Это большее заключалось в той неутоленной жажде правды, о которой писал ф. Достоевский: «Ищет народ правды и выхода к ней беспрерывно и все не находит… С самого освобождения от крепостной зависимости явилась в народе потребность и жажда чего-то нового, уже не прежнего, жажда правды, но уже полной правды, полного гражданского воскрешения своего…»{443} Однако жажду эту утолить высшие классы и сословия не спешили…
Не случайным в этой связи, было мнение лидера крупнейшей партии России того времени — крестьянской партии эсеров, В. Чернова, по словам которого, «Атмосфера революции была создана не столько пониманием материальных и экономических классовых интересов, сколько иррациональным ощущением, что дальше так жить нельзя. Революция казалась массам карающей рукой беспристрастного языческого божества мести и справедливости, метнувшей гром и молнию в головы земных врагов человечества; теперь это божество поведет униженных и оскорбленных в рай, а угнетателей и насильников отправит в геенну огненную»{444}.[38].
БУМАЖНЫЙ РУБЛЬ
Рынок является следствием по отношению к капиталистическому хозяйству, но капитал является его причиной. Без накопления капитала все дальнейшее, если брать процесс изнутри, оказывается загадкой.
М. Покровский{445}Мы рассмотрели состояние двух факторов, определяющих производительность сельскохозяйственного производства, — землю и труд. Настало время перейти к третьему — капиталу. Но сначала нам нужно ответить на вопрос — откуда вообще на Руси взялся капитал, необходимый для перехода к капитализму?
Хлебные цены
Для любой реформы решающее значение имеет, в какой мере крестьяне будут располагать «капиталом».
М. Вебер{446}Чудо русского капитализма, утверждал М. Покровский, брало свое начало в росте цен на хлеб: «Накопление туземного капитала в России прямо пропорционально хлебным ценам … великий чародей новейшей русской истории — хлебные цены — делали свое: поднимались они — раздувалась и мошна русского капитализма»{447}. Чудо началось в 1836–1838 гг., когда за три года стоимость русского хлебного вывоза выросла в 2 с лишним раза, при этом цены на пшеницу выросли в среднем в 1,5 раза{448}. Но настоящую революцию на хлебном рынке произвела отмена хлебных пошлин в Англии, а затем в Голландии, Бельгии, Франции и других странах, а так же знаменитый неурожай в Западной Европе 1846–1847 гг.{449} В результате вывоз хлеба из России всего за три года увеличился почти в 3 раза (с 33 млн. пудов до 96 млн. в 1847 г.){450}. «Быстро вздувшийся в конце 40-х годов спрос на хлеб за границей произвел настоящий ураган на внутреннем хлебном рынке. Потрясение испытал даже такой национальный хлеб, как рожь[39], в один год с 1846 по 1847 гг. поднявшаяся в Тамбове (мы [Покровский] нарочно выбрали этот медвежий угол) в два с половиною раза… и лишь постепенно дошедшая снова до нормального уровня»{451}.
Рост экспорта оказал влияние на весь хлебный рынок России. И это притом, что доля товарного хлеба в России в 1840-х гг., по Кеппену, составляла не многим более 5% общего сбора хлебов{452}. Мало того, отмечал С. Булгаков, «…уровень цен отражается на всем состоянии хозяйства, даже на фоне натурального потребления крестьянина. Понижение цен, если оно не сопровождается удешевлением элементов земледельческого капитала, ведет к общему понижению всего хозяйства…, тогда как повышение — к общему его поднятию»{453}.
В начале 1850-х г. «Заграница продолжала революционизировать нашу хлебную торговлю, а за нею и наше сельское хозяйство. Русский хлебный вывоз рос со сказочной быстротой… И, как это было и в области цен, движение масс хлеба заграницу сдвигало с места еще больше массы внутри России…». За три года (1851–1853) обороты с хлебом увеличились в два с половиной раза{454}. Революция в сельском хозяйстве, по словам М. Покровского, привела к революции и политической системы: «Крестьянская «свобода», была прямым ответом на высокие хлебные цены, установившиеся в Западной Европе с 40-х годов, а международный хлебный рынок уже тогда командовал более тесным и узким русским рынком»{455}.
