Купленное время. Отсроченный кризис демократического капитализма - Вольфганг Штрик
«Нам повезло, что благодаря глобализации политические решения в США были в значительной степени заменены глобальными рыночными силами. Если не принимать во внимание вопрос о национальной безопасности, не имеет никакого значения, кто станет следующим президентом. Мир управляется рыночными силами» (цит. по: [Thielemann, 2011]).
Ограничение суверенитета национальных государств «рыночными силами» – не что иное, как ограничение демократической свободы выбора «государственного народа» и одновременная передача соответствующих полномочий «рыночному народу», к мнению которого правительство все более прислушивается в своих финансовых решениях. Демократия на национальном уровне предполагает наличие национально-государственного суверенитета, который для государств долгов, попавших в зависимость от финансовых рынков, все больше сжимается. Организационные преимущества глобально интегрированных финансовых рынков по сравнению с выстроенными национально обществами (и вытекающая отсюда их политическая власть) впервые со всей очевидностью проявились в сентябре 1992 г., когда финансист Джордж Сорос смог собрать столько денег, что, успешно спекулируя против Банка Англии, обрушил тогдашнюю европейскую валютную систему. По разным оценкам, его прибыль от этой операции составила около миллиарда долларов.
2. Главной целью кредиторов, ссужающих деньги правительствам, в случае конфликта с гражданами этих стран является обеспечение приоритета своих требований над требованиями «государственного народа» – иными словами, обслуживание долгов должно быть первично по отношению к государственным услугам и социальной поддержке. Наилучшим образом это достигается путем закрепления в конституции институтов, подобных «лимиту задолженности», которые ограничивают суверенитет избирателей и будущих правительств в вопросах государственных финансов. Создание таких институтов можно навязать силой или подать как бонус – угрожая высокими страховыми ставками за риск или же, напротив, искушая низкими ставками. В целом речь идет о ключевой проблеме правовых последствий банкротства, спроецированной на финансовую политику государства: какие требования имеют приоритет по отношению к другим требованиям? Кредиторов интересует лишь то, чтобы возможная будущая «стрижка» коснулась не их, а, скажем, пенсионеров и клиентов государственной системы здравоохранения, т. е. чтобы государства пользовались своим суверенитетом только по отношению к «государственному народу», но не к «рыночному». Если вспомнить дискуссии последних лет, станет очевидно, что этот принцип, по сути, уже стал само собой разумеющимся: то, что ни в коем случае нельзя «тревожить рынки»[98], стало общим местом всего политического спектра, тогда как с перспективой потревожить «граждан-пенсионеров» или «граждан-пациентов» приходится мириться во имя общего блага.
3. В борьбе за доверие рынков государства долгов должны показать, что они могут в любой момент выполнить свои обязательства по гражданско-правовым договорам. В кризисные времена внушить такого рода доверие быстрее всего удается при помощи введения решительной экономии для собственного населения, желательно с вовлечением оппозиции и правовым закреплением постоянных ограничений на расходы. До тех пор пока у избирателей остается возможность при помощи выборов отстранить правительство, обслуживающее рынки капитала, «рыночный народ» никогда не сможет быть полностью спокоен. Уже само наличие менее расположенной к рынкам оппозиции, потенциально способной прийти к власти, может стоить государству доверия, а значит, и денег. В этом смысле лучшим государством долгов является то, где у власти находится большая коалиция, по меньшей мере в области финансовой и фискальной политики, с проверенными методами исключения девиантных позиций из общего конституционального дома. Еще до выборов 2013 г. Федеративная Республика Германия подошла очень близко к этому сценарию.
4. Серьезной проблемой для рынков является то обстоятельство, что, если сокращение расходов на «государственный народ» зайдет слишком далеко, оно может отрицательно сказаться на росте национальной экономики. Рост ведет к уменьшению коэффициента задолженности (соотношение собственных и заемных средств) и облегчает странам обслуживание своих долгов[99]; стагнация или застой в экономике, напротив, повышают вероятность дефолта. Задача объединения жесткой экономии со стимулированием экономического роста похожа на квадратуру круга: никто толком не знает, как с этим справиться[100]. Все это находит отражение в бесконечных спорах между различными школами экономической мысли по вопросу о том, как выйти из государственного финансового кризиса. Одни фокусируются на стороне предложения, призывая снижать налоги и сокращать деятельность государства ради оживления частного сектора. Другие призывают к стимулированию государственного и частного спроса, полагая его условием для новых инвестиций в реальный сектор экономики.
5. Дальнейшие трудности возникают из-за того, что значительная часть «рыночного народа» одновременно является и «государственным народом», значит, их интересы связаны не только с надежным обслуживанием государственного долга, но и, возможно, даже в большей степени, с поддержанием действующей системы государственных услуг. Индивидов в таком двойственном положении в последнее время – в связи с приватизацией некоторых направлений социального обеспечения (например, дополнительного пенсионного обеспечения) и ростом сбережений среднего класса – стало значительно больше. Теперь ключевой вопрос для представителей этой группы: что принесет им больше вреда – государственный дефолт по отношению к рынкам (и, значит, снижение прибыли от инвестиций) или сокращение социальных выплат, направленное на предотвращение такого дефолта? Представляется, что политически им были бы выгодны как политика экономии, которая сбережет их капитал, так и отказ от жесткой экономии, что сохранит социальное государство. В социологическом смысле они могут рассматриваться как новый вид промежуточной группы, испытывающей давление противоречивых интересов.
6. Мало что известно о властных отношениях между «государственным народом» и «рыночным народом» и о том, как они влияют на переговоры по вопросам условий торговли между ними. Власть инвесторов проистекает прежде всего из их глубокой международной интеграции и близости эффективных глобальных рынков капитала – в таких условиях при утрате доверия они могут быстро перемещать инвестиции от одной системы к другой. Кроме того, при определенных обстоятельствах им помогают рейтинговые агентства, координируя их действия в качестве «единого рыночного народа» (рынков), который оказывает совокупное давление на государства, граждане или правительства которых не хотят соответствовать их пожеланиям. В то же время складывается впечатление, что владельцы денежных активов для защиты своего портфеля вынуждены инвестировать хотя бы часть своего капитала в государственные облигации. Правительства, в свою очередь, могут ввести регулятивные меры, принуждающие рынки инвестировать в государственный долг, – например, путем увеличения объема страховой ответственности для банков и страховых компаний[101]. Более того, они могут в одностороннем порядке по своему усмотрению переструктурировать государственный долг, поскольку «суверенные» должники до сих пор не подпадают под действие законов о банкротстве[102]. Также они могут навязать своим кредиторам частичное списание долга или в крайнем случае вовсе отказаться обслуживать долг. Этот кошмар постоянно преследует кредиторов[103]. Однако, поскольку задержка или прекращение платежей может навредить будущей кредитоспособности страны, государства прибегают к этому средству лишь тогда, когда у них нет другого выхода. В принципе, односторонняя ликвидация задолженности может быть мощным оружием государств-должников для защиты требований своих граждан в вопросах реализации государственных услуг и
