Сборник статей - Путь в Европу
Все это и составляет отличие демократии от использования ее процедур в борьбе за властную монополию или за ее удержание. Отличие политической нации граждан от общности подданных. Последним, разумеется, и в России ни один политический лидер не осмелится сказать, что они всего лишь подданные, а не граждане и что до демократии еще «не доросли». Это было бы признанием в цивилизационном отставании при перенесении его причин с правителей на население. Но население вряд ли станет поддерживать политиков, открыто обвиняющих его в отсталости. Поэтому российская властная элита ничего такого и не говорит. Они убеждает народ в том, что правит так, как правит, руководствуясь патриотическим представлением об его самобытном величии и заботой о сбережении его ценностей и традиций. И пока убеждает небезуспешно.
Однако уже сейчас видно, что отдельные ее представители, в том числе и из самых высокопоставленных, начинают осознавать бесперспективность сложившейся в стране государственной системы в современных условиях. Намечаются и меры по ее осовремениванию, а именно – по ее приближению к стандартам государственности правовой. Но сделать это предполагается без допущения свободной политической конкуренции. Или, что то же самое, при сохранении политической монополии. Или, что опять-таки то же самое, при сохранении нашей демократии в ее имитационном «суверенном» состоянии.
Но таким способом подобные исторические задачи нигде в мире еще не решались. Властная монополия, даже если она воплощается не в одной, а в двух политических персонах, и правовое государство – вещи несовместные. Да, сама по себе политическая конкуренция к такому государству автоматически не ведет. Это можно наблюдать в сегодняшней Украине, об этом рассказывали и наши зарубежные коллеги, не забывшие о трудностях посткоммунистической трансформации своих стран. Но при отсутствии политической конкуренции, т. е. демократии, правовое государство невозможно в принципе.
Российским элитам и российскому обществу еще только предстоит осознать это на собственном опыте. Равно как и то, что сохранение политической монополии не совместимо ни с устойчивой экономической динамикой, ни, соответственно, с ростом благосостояния. А когда все это начнет осознаваться, тогда, быть может, окажется востребованным и опыт системной трансформации других посткоммунистических стран.
Лилия Шевцова Интеграция как фактор трансформации
Заголовок этого текста может показаться читателям тяжеловатым, но он выражает суть всех наших бесед с коллегами из стран Восточной Европы и Балтии. Он передает единство внутренней и внешней политики этих стран в посткоммунистический период, когда вторая в решающей степени определяла содержание первой.
Трансформация стран Восточной Европы и Балтии осуществлялась в соответствии с законом геополитического и ценностного притяжения . Их интеграция в европейские структуры стала одновременно целью, средством и гарантией успеха осуществлявшихся в них преобразований, которые при другом варианте развития могли бы завершиться и по-иному. Если не во всех случаях, то в некоторых уж точно. Ориентация на вхождение в объединенную Европу открывала возможности для беспрецедентных – по глубине, скорости и результативности – системных реформ, в ходе которых происходило перескакивание бывших коммунистических государств и республик советской Прибалтики сразу через несколько ступеней исторической эволюции.
Мировая практика после Второй мировой войны продемонстрировала две модели поставторитарной трансформации, осуществляемой под внешним воздействием: модель опосредованного, хотя порой и жесткого, влияния Запада на переходные общества без включения их в свое пространство и модель превращения Запада в фактор внутриполитического развития таких обществ. Первая модель была реализована в Латинской Америке, некоторых государствах Юго-Восточной Азии (прежде всего в Южной Корее и Тайване), а также в Южно-Африканской Республике. Вторая модель применялась в основном в Европе; за ее пределами прямое вовлечение Запада в лице США в строительство нового порядка имело место только в послевоенной Японии. В Европе же данная модель использовалась в отношении поверженной Германии, затем – Испании, Португалии и Греции и, наконец, в отношении посткоммунистических стран.
О решающей роли внешнего воздействия на начальном этапе системных либерально-демократических преобразований в этих странах говорили в ходе наших бесед многие их представители. Это не могло не сопровождаться ограничениями их суверенитета, в некоторых случаях – существенными. Но они шли на это сознательно.
Новый национальный консенсус
Наши собеседники однозначно подтвердили, что страны Восточной Европы и Балтии с самого начала воспринимали свое возвращение в либеральную цивилизацию, предполагающее сегодня включение во все институциональные структуры Запада, как единственно возможный путь выхода из коммунизма. И, одновременно, как способ преодоления мучительного для всех членов распавшейся мировой системы социализма состояния посткоммунизма, в котором задержались государства, оказавшиеся за пределами объединенной Европы.
Речь шла не только о выборе политических элит. Идея интеграции в Европу стала во всех странах, с представителями которых мы встречались, основой национального консенсуса. В России, как мы хорошо помним, такового не сложилось, что и обусловило во многом особенности ее посткоммунистической эволюции. В странах Восточной Европы и Балтии тоже, конечно, всеобщей солидарности не было, и наши собеседники об этом говорили. В Латвии и Эстонии, например, против интеграции выступала значительная часть русскоязычного меньшинства. В некоторых других странах общественный консенсус оформился не сразу, а под влиянием неудачных поисков «особого пути», о чем рассказывали болгарские и румынские коллеги. Но обратите внимание и на то, что именно они роль такого консенсуса подчеркивали особенно настойчиво. Их странам он дался нелегко, они его выстрадали. Болгары и румыны на собственном опыте познали, что означает его отсутствие, а потому и говорят о нем больше и охотнее, чем другие. Но решающее значение национального консенсуса так или иначе отмечали все наши собеседники.
Среди основных причин, обусловивших солидарную устремленность большинства населения восточноевропейских и балтийских стран в европейское сообщество, называлось не только желание людей жить так, как живут в «старой» Европе. Говорилось и о роли исторической памяти: будучи актуализированной национальными элитами, она возвращала массовое сознание к традициям и ценностям довоенного периода, в результате чего европейское будущее воспринималось в его преемственной связи с собственным европейским прошлым, интеграция в Европу – как возвращение в нее. И, наконец, у некоторых стран – прежде всего у Польши и стран Балтии – была еще одна причина, толкавшая их в объединенную Европу. Они хотели как можно быстрее выйти из сферы влияния России и гарантировать свою безопасность от возможных посягательств Москвы.
